Труды Ломоносова о необходимости единства содержания и формы литературного произведения

Общественные и политические преобразования первых десятилетий XVIII в., интенсивный процесс «обмирщения» многих сторон русской действительности не могли не найти своего отражения в литературе. Но, как было уже отмечено, новая проблематика, новые идеи, попытки создания характера человека нового времени и т. п. (иными словами — так называемые «содержательные» элементы художественной литературы) все еще продолжали облекаться в старую форму. Поэтому одной из первоочередных задач дальнейшего развития русской национальной литературы должна была стать ликвидация разрыва содержания и формы, т. е. прежде всего создание соответствующих новому содержанию художественных форм.

Замечательной заслугой Ломоносова в развитии отечественной эстетической мысли и национальной литературы явилось его глубоко осознанное представление о необходимости единства содержания и формы. Процесс ликвидации разрыва между содержанием и формой был связан прежде всего с теоретическим и практическим реформированием российского стихосложения и с разработкой и созданием национальных норм русского литературного языка.

Дальнейшее изучение Ломоносовым силлабического стихотворства связано с его пребыванием в московской Славяно-греко-латинской академии, где на занятих «пиитикой» студенты упражнялись в сложении русских и латинских стихов. От этого периода до нас дошло только одно стихотворение Ломоносова:

Услышали мухи Медовые духи, Прилетевши сели, В радости запели, Едва стали ясти, Попали в напасти, Увязли бо ноги, Ах, плачут, убоги, Меду полизали, А сами пропали.

Эти шутливые стихи во многом примечательны. В них Ломоносов, допустив смешение славянизмов и русских слов, все же смог добиться простоты и легкости, далеко не частых в стихотворных произведениях того времени; соблюдение силлабического принципа равносложности (по 6 слогов в каждой строке) сочетается, возможно, непроизвольно, с равноударностью (в каждой строке по 2 ударения). Последняя особенность сближает их с народной «складной» речью типа раешника.

Непосредственным толчком к более серьезным занятиям поэзией для Ломоносова скорее всего послужил трактат Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов». Ломоносов приобрел эту книгу вскоре после ее выхода из печати (на ломоносовском экземпляре стоит дата покупки — 26 января 1736 г.) и увез с собой за границу.

Ломоносов оказался вдумчивым и строгим читателем трактата Тредиаковского. На принадлежавшем Ломоносову экземпляре «Нового и краткого способа к сложению российских стихов» имеется множество пометок на четырех языках, сделанных рукою самого Ломоносова. В ряде случаев он соглашался с Тредиаковским, развивал его мысли, но чаще эти пометки носили полемический и насмешливый характер. Ломоносов прежде всего оценил и принял новый («тонический») принцип сложения русских стихов и его истоки — устное народное творчество. Возможно, что мысль и самого Ломоносова уже шла в этом же направлении. Так, в том месте, где автор трактата говорит о тоническом характере русского стиха и о том, что к этому выводу его привела «поэзия простого народа», Ломоносов приписал пример шутливых фольклорных хореических стихов:

По загуменью игуменья идиот За собою мать черна быка ведиот.

В это же время (1737-1738 гг.) Ломоносов изучал теоретические работы по немецкому стихосложению, что еще раз могло укрепить его мнение «том, что силлабическая версификация свойственна далеко не всем языкам. Попытка стихотворной реформы Тредиаковского, по сути еще не вышедшего за пределы силлабики, не могла удовлетворить Ломоносова. Но переходный стих Тредиаковского (как завершающий этап старого и начало нового стихосложения) был необходим: невозможно было сразу покончить с примерно полуторавековой силлабической традицией. Стихотворные опыты Ломоносова до его оды «На взятие Хотина» достаточно красноречиво свидетельствуют о больших трудностях на пути перехода на новую силлабо-тоническую систему.

Поэтому вполне естественно, что реформированный (тонизированный) тринадцатисложник Тредиаковского, хотя и на короткий срок, был взят на вооружение и «школьными» поэтами, и студентами «Рыцарской академии» (Сухопутного шляхетного корпуса) — Михаилом Собакиным, затем Сумароковым и некоторыми другими. Даже Ломоносов перевел оду Фенелона (1738) хореем (правда, не семи, а четырехстопным). Этим же в значительной степени можно объяснить и тот факт, что блестящей оде Ломоносова на взятие Хотина была предпочтена ода «профессора» Харьковской коллегии Витынского, написанная реформированными виршами по рецепту Тредиаковского, которого автор в сопроводительном письме на латинском языке называет своим учителем («своему в этом деле, признаюсь, учителю»). Очевидно эта ода должна была читаться так:

Чрезвычайная летит — что то за премена Слава носящая ветвь финика зелена. Порфирою блещет вся, блещет вся от злата. От конца мира в конец мечется крылата…

В 1739 г. Ломоносов прислал в Академию наук свою оду «На взлтие Хотина» вместе с «П исьмом о правилах российского стихотворства»1 (последнее адресовалось «Российскому собранию»), завершив тем самым и теоретически, и практически реформирование русского стихосложения.

При сравнении «Письма» Ломоносова с трактатом Тредиаковского становится ясным, насколько компромиссные рекомендации Тредиаковского все еще ограничивали возможности русского стихосложения. И все же роль Тредиаковского в развитии русского стихосложения нельзя недооценивать. Его заслуга заключалась не только в том, что он первым поставил вопрос о необходимости введения тонического принципа (хотя одно это делает ему большую честь: ведь даже такой одаренный поэт, как Кантемир, испытывая неудовлетворенность силлабикой, не почувствовал, что будущее в русском стихосложении принадлежит силлаботонике). Заслугой Тредиаковского было также и то, что своим трактатом он дал Ломоносову материал для полемики, во многом облегчив этим задачу последнего. Новая система русского стихосложения оформилась из частичного согласия, а в основном из опровержения ограничений Тредиаковского.