Творческое наследие Бестужева-Марлинского

Александр Александрович Бестужев-Марлинский (1797-1837). Талантливый критик, один из руководителей Северного общества декабристов, видный теоретик и беллетрист, наделенный, как он сам признавался, «исполинскими грезами», Бестужев вместе с Пушкиным и Грибоедовым начинал новую полосу в развитии отечественной словесности.

… многие светлые мысли, часто обнаруживающееся верное чувство изящного, и все это, высказанное живо, пламенно, увлекательно, оригинально и остроумно,- составляют неотъемлемую и важную заслугу Марлинского русской литературе и литературному образованию русского общества. В. Г. Белинский

Творческое наследие Бестужева-Марлинского нельзя оценить по достоинству без учета его критических выступлений1, в которых с наибольшей полнотой отразились прогрессивные идеи русской литературы 20-х годов. Пафос критических выступлений Бестужева определялся декабристской направленностью его мировоззрения, стремлением отстоять линию активного гражданского романтизма. Полагая, что русская литература пока бедна выдающимися творениями, Бестужев объяснял это политическим «бесстрастием» дворянских слоев, их «безнародностью», что приводило к забвению своей истории, к слепой подражательности. Бестужев несколько преувеличивал зависимость русской литературы от иноземных образцов. Но он был прав, утверждая, что подлинное искусство не может развиваться в отрыве от самобытной национальной основы. К тому же критик обращал свои вопросы не только к словесности, но и обществу, которому не доставало патриотизма.

Основным признаком романтического мироощущения и искусства Бестужев считал порыв к идеальному, стремление художника воспроизвести прекрасное в его видимых, «конечных» формах, отрицающих обыденную действительность. Бестужев страстно защищал романтические способы отражения действительности {яркий колорит повествования, самобытность языка, наличие возвышенных мыслей, сильных характеров), противопоставляя все это классицизму. Неотъемлемым свойством настоящего романтического искусства он считал экспрессию, эксцентризм стиля, без чего, по его мнению, невозможно проникнуть в сферу живых, «кипящих» мыслей. Отсюда обилие в собственном стиле Бестужева-Марлинского острот, необычных сравнений, парадоксальных метафор. «Что же касается до блесток, ими вышит мой ум; стряхнуть их — значило перестать носить спой костюм, быть не собой… Я не притворяюсь, не ищу острот — это живой я» (II, 650),- писал он своим братьям в 1833 г. Естественно, что так увлеченно отстаивая романтическую поэтику, Бестужев-Марлинский не всегда мог оценить новые реалистические тенденции в литературе конца 20-х — начала 30-х годов, отождествляя их с натурализмом, в котором нет «воодушевления», «глубоких страстей». По этой причине он считал характер Онегина мало удачным, не «заметил» повестей Гоголя и т. д.

Важным завоеванием, Бестужева-теоретика явилось обоснование в его статьях проблемы историзма: «История была всегда, свершалась всегда,- писал он в статье «Клятва при гробе господнем».- Но она ходила сперва неслышно, будто кошка, подкрадывалась невзначай… Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов… Она проницает в нас всеми чувствами». Отсюда и само романтическое направление в искусстве нового времени Бестужев предлагает именовать «романтико-историческим».

В творческом наследии Бестужева заслуживает внимания и его лирика, хотя она не получила у него столь же яркой оформленности, как проза. Стилевая орнамика первых опытов Бестужева довольно традиционно: возвышенные (в классицистическом духе) интонации соседствуют с сентиментальной патетикой, шутливо-иронические оценки с печальными сетованиями на превратности человеческой жизни. Однако в идейном плане лирика Бестужева с самого начала получает прогрессивную направленность. Поэт осуждает «коварство» света, «железный век», несправедливости «фортуны», которая «творит директоров из глупых писарей». Он обращается и к своему поколению, предваряя лермонтовскую критику дворянской молодежи: «Мы стары в двадцать лет, а в пятьдесят распутны», «мы и мире злу подвластны»

Знакомство с Рылеевым, вступление в тайную декабристскую организацию еще более закрепляют Бестужева на позициях гражданственности и патриотизма. Поэтический строй его лирики обретет вполне определенную романтическую окраску: Так, в стихотворении «Михаил Тверской» (1824) дан образ стойкого патриота, тверского князя, оказавшегося заложником золотоордынских ханов, «I’осени яростных тиранов» (II, 478). Герой закован в «цепи», но в «пламенных его очах божественный покой сияет» (II, 477). Эти романтические штрихи обращены, конечно, к современности и рассчитаны на возбуждение вольнолюбия, готовности к борьбе за интересы отчизны, чем и определяется идейная направленность «Михаила Тверского», перекликающегося с думами Рылеева. Активный настрой Бестужева-лирика сказался также в «агитационных песнях», написанных совместно с Рылеевым для солдат Петербургского гарнизона: «Ты скажи, говори», «Царь наш — немец русский», «Ах, тошно мне» и др.

Бестужев писал стихи и после 14 декабря 1825 г. Но это была уже другая лирика, рожденная условиями каторги и ссылки. Мотивы героики, а тем более борьбы за свободу, естественно, отодвигаются на второй план. Они звучат приглушенно, чаще выливаясь в жалобы на мучительскую судьбу одиночки. Не случайно поэма «Андрей, князь Переяславский» (1827), где главный герой представлен ненавистником деспотизма и борцом за свободу, осталась неоконченной. Ведущими жанрами лирики Бестужева в конце 20-х — начале 30-х годов можно считать элегию («Осень», 1829; «Е. Булгариной», 1829; «Забудь, забудь», 1835), романсы («Лиде», 1829; «Алине», 1828), переводы,(«Магнит», из Гете, 1828; «Везде и всегда», из Гете, 1828; «Из Гафизы», 1828). Интимные и пейзажные мотивы сливаются у него с мотивами лирическими и философскими, что существенно углубило психологический план повествования.

Эстетический кодекс прогрессивного романтизма, сформулированный в критических статьях Бестужева, получил наглядное воплощение в его прозе. К сожалению, ее достоинства, начиная с 40-х годов XIX в. вплоть до 60-х годов текущего столетия, явно принижались. Это происходило вследствие общей недооценки романтического искусства, якобы всегда и во всем противоположного реализму. Влияли и подчас излишне резкие суждения Белинского о «фразистости» слога Марлинского, в повестях которого мало «жизни, нет действительности». Но крайности оценок Белинского, его «перехлесты» возникали в трудной борьбе за реализм. Главное же в Марлинском Белинский определил верно: он назвал его «зачинщиком русской повести.

Бестужев-Марлинский обратился к историческому прошлому, справедливо полагая, что через его изображение русская проза может обрести черты самобытности и оригинальности. Историческая тематика позволяла также воскресить героику, патриотизм, без чего нельзя было сформировать гражданское сознание молодежи. В соответствии с этим Бестужев еще до ссылки публикует серию повестей, связанных с русской историей и прибалтийским средневековьем: «Гедеон» (1821), «Ночь на корабле» (1822), «Роман и Ольга» (1823)., «Замок Венден» (1825), «Ревельский турнир» (1825), «Замок Нейгаузен» (1825).

Наиболее характерной «русской» повестью перечисленного цикла можно считать повесть «Роман и Ольга». Ее сюжет основан на борьбе Новгорода за свою независимость против возвышающейся Москвы XIV в. Как и все декабристы, Бестужев преувеличивал значение новгородской вольницы, ошибочно отождествляя объединительные усилия Москвы с великокняжеским деспотизмом. Но в повести не нужно искать собственно политических анализов прошлого. Главное в ней — изображение смелости и красоты тех, в ком помыслы о личном счастье не отделимы от любви к родине, готовности бороться за ее свободу (образ Романа).