Творчество Эмиля Золя

Одним из наиболее выдающихся писателей натуралистического направления был Эмиль Золя (1840-1902). Эмиль Золя видел свою основную цель прежде всего в том, чтобы возможно более широко и объективно, фактически научно, осветить действительность на возможно большем количестве ее срезов. «Натурализм» Золя проявляется в том, что его «Я» как бы скрыто за той действительностью, которая отразилась в его многочисленных романах. Золя как бы говорит читателю: вот она, жизнь, в самых разных ее проявлениях; мое дело — показать эту жизнь возможно более правдиво, а уж мои субъективные симпатии и антипатии — на втором плане.

Золя был очень плодовитым писателем. Практически нет такой сферы, в которую бы не вторглось его перо: в его романе «Жерминаль» мы видим жизнь шахтерского поселка, а в «Нана» — жизнь парижских проституток, в «Проступке аббата Дюпре» мы видим жизнь духовенства, в «Чреве Парижа» — мир буржуазии, в «Разгроме» — жизнь военных, в «Земле» — жизнь крестьянства, в «Человеке-звере» перед нами раскрываются различные вари,, анты механизма преступления. И через многочисленные романы Э. Золя красной нитью проходит идея практически полной обусловленности человеческого поведения наследственностью, средой и обстоятельствами. И в этом плане исключительно представителен роман Э. Золя «Жерминаль».

«Жерминаль» — это развернутое описание жизни шахтерского поселка под названием Двести Сорок на протяжении достаточно длительного времени сквозь призму все той же «трехзвенной» системы: наследственность, среда, обстоятельства. Итак, мы видим жизнь относительно «цивилизованной» шахты, хозяева которой вполне порядочные люди. Здесь люди и пенсию по старости получают и еще недовольны бывают, если их отправляют на пенсию слишком рано. Здесь и пособия по случаю увечья выдаются, и следит начальство за безопасностью рабочих.

Да и селят людей в дома, которые мало чем отличаются от современных типовых квартир, — несколько комнат на семью. В общем, не какая-то средневековая каменоломня перед нами — обычная шахта, на которую еще не так просто устроиться. И вот в художественном мире романа очень отчетливо обрисован процесс массового вырождения населения поселка — от одного поколения к другому; вырождения и интеллектуального, и физического, и морального. Да и как не быть вырождению, если родословная большинства из шахтеров сродни родословной 58-летнего поселкового долгожителя по прозвищу «Бессмертный»: «Его дед, Гильом Маэ, пятнадцатилетним парнишкой нашел в Рекильяре жирный уголь, там-то Компания и заложила свою первую, теперь уже заброшенную шахту — неподалеку от сахарного завода Фовеля. Всему краю известно, кто открыл этот пласт, — недаром же его назвали Гильомов пласт — по имени деда. Возчик не знал этого деда, — говорят, был рослый, сильный человек, умер своей смертью в шестьдесят лет.

Отец, Никола Маэ, до прозвищу Рыжий, до сорока лет не дожил, погиб при проходке Ворейской шахты — произошел обвал, и отца прямо в лепешку сплюснуло; раздробила земля его кости, вышила кровь. Двое его дядьев и три брата тоже там головы сложили. А сам он, Венсен Маэ, вышел оттуда цел и дочти невредим — только ноги плохо ходят. Не зря его считают счастливчиком. Так оно и шло… И отцы, и дети — все углекопы. Теперь его сын, Туссен Маэ, и все внуки, и вся родня надрываются… Сто шесть лет рубят уголь».

Сто шесть лет, несколько поколений. И каждое поколение — все меньше напоминает поколение людей. Последние поколения способны уже только выполнять какие-то операции на работе и отдыхать после работы. Практически все человеческие чувства находятся у обитателей этого поселка на грани полной атрофии. Даже чувство стыда. Во всяком случае тот факт, что «интимная жизнь каждого была всем известна досконально, даже детям», уже никого здесь не смущал.

Родительские чувства? «Намерение убрать женщин с подземных работ обычно вызывало негодование углекопов: для них важно было пристроить своих дочерей на работу, а вопросы морали и гигиены их не слишком беспокоили». Да и чего другого можно ожидать при такой наследственности и в обстоятельствах, когда каждый знает — в любой момент его может подстеречь гибель, когда дожить до пенсии — практически нереально, когда обстоятельства заставляют человека заботиться в каждый конкретный момент только о том, чтобы сносно прожить сегодняшний день?

И не случайно параллельно описанию жизни людей происходит и описание существо-рудничных лошадей, среди которых тоже есть как бы своя иерархия — по опыту работы, по трудовым навыкам. Вот лошадь-ветеран с говорящей кличкой Боевая «Лошадь носила кличку Боевая и была старше всех лошадей в шахте — уже десять лет работала она под землей десять лет жила в этой яме, занимала в конюшне все тот же угол, пробегала рысцой все тот же путь по черным галереям, никогда не видя дневного света. Откормленная, с лоснистой белой шерстью, очень смирная, она, казалось, благоразумно примирилась со своей участью и была довольна, что укрыта здесь от несчастий, царящих вверху, на земле.

Она так обжилась на штреке, в котором работала, что головой отворяла вентиляционные двери, сгибала шею, чтобы не ушибиться, когда проходила под нависшей кровлей. Вероятно, она считала перегоны, потому что, пробежав установленное их число, не желала идти дальше, и приходилось отводить ее к кормушке. С годами ее глаза, зоркие в темноте, как у кошки, порой заволакивала грусть. Быть может, в смутных своих мечтаниях она вспоминала место, где родилась… И что-то яркое горело там, вверху, что-то похожее на огромную лампу, но что именно — она не могла вспомнить: в памяти животных образы расплывчаты. Расставив свои старые дрожащие ноги, она стояла, понурив голову, и тщательно пыталась вспомнить солнце».

Этот образ очень символичен. И смерть лошадь-ветеран Боевая принимает в финале вместе с людьми — мучительную смерть в заваленном штреке, смерть, которая окончательно уравняла всех, кто ее принял — людей с выжатой душой и очеловеченную лошадь по имени Боевая. Золя всегда ставила в недоумение способность вроде бы не жестокого в обычных ситуациях человека быть в других условиях исключительно жестоким. И вот в «Жерминале» прослеживается механизм развития массового психоза, когда недовольство рабочих невыгодным, что нововведением в систему оплаты перерастает вначале в мирную забастовку, а затем — в поход обезумевших женщин к хлебной лавке и в надругательство над трупом погибшего лавочника, пытавшегося убежать.

И это те самые женщины, в исключительной доброте которых до самого конца были убеждены хозяева, да они и действительно в массе своей еще накануне не могли бы помыслить о том, на что они способны.

Вообще в художественном мире романа Золя «Жерминаль» звериная жестокость порой предстает как нечто, не зависящее от разумной воли самого человека, как нечто, совершаемое под воздействием каких-то неосознаваемых сил, совершенно бессознательно: в этом плане Золя в какой-то мере предвосхитил открытие Фрейдом огромного слоя подсознательного, звериного в человеке: «Ld» — «оно».