Творчество Владимира Семеновича Маканина

Страница-другая текста Владимира Семеновича Маканина, прочитанная впервые, вряд ли привлечет любителя холодно-рассудочных построений в духе В. Пелевина или блестяще-медлительной поэтики Саши Соколова. Излюбленные его скобки — не предел стилевой работы с фразой. Но эти же скобки — и знак особой, непосредственной полноты высказывания, «фирменный» знак, «логотип» маканинской прозы.

Критики давно нашли довольно точное определение маканинскому герою. Это «срединный» человек: средний возраст, средние условия, средние требования к жизни и к себе в жизни.

Говоря обобщенно, Маканина занимают два персонажа: человек, безнравственно отдающий себя толпе, и человек, себя сохраняющий. «Работник свиты» Родионцев , попав в опалу, понимает, что способен только «сверкать в пяти шагах от директора». Сам же по себе — как человек среди людей — он «ничто и ноль». И все же его «роман» с администрацией заканчивается тем же счастливым восклицанием-прозрением, что и роман булгаковского Мастера: «Свободен…»

Такой герой, безусловно, не на пустом месте возник: Маканин продолжил традиции «городской прозы» Ю. Трифонова, и в этом аспекте художественное пространство его произведений соприкасается с пространством Л. Петрушевской, С. Каледина, Т. Толстой. Соприкасается, но не совпадает.

Написанное Маканиным во второй половине 1980-х годов позволяет сделать вывод: именно в этот период художник пережил какое-то внутреннее освобождение, в результате чего стал творить свободнее и многообразнее, нежели раньше. Рассмотрим две повести 1987 г. — «Отставший» и «Утрата».

В жанровой основе «Отставшего» видятся и социальная, и философская составляющие.

Событийное ядро «основного», акцентированного сюжета — история Лешки, артельщика-золотоискателя из уральской легенды. Перебитые Лешкины руки чуют золото — и артельщикам выгодно бросать его, превращать его в вечно отставшего, а потом идти «Лешкиным путем», намывая на его ночных стоянках много драгоценного металла.

Герой-рассказчик из параллельного современного сюжета вспоминает свою молодость и любовь, от которой тогда отстал. Он тоже, как Лешка, отставая, одаривал — и страдал от тех, кого одарил. Отстает от уходящих машин и отец героя — в повторяющемся мучительном сне. «Духовная природа всякого отставания, вероятно, предполагает норму… которая не допускает сомнений, что в ней, и только в ней, суть и смысл.

И так неубедительна правота их частных случаев. Но быть в норме, быть как все — это, что ли, так зовет нас и так манит?» Ответ для героя — в отличие, может быть, от автора и читателя — неочевиден.

Отстающие спешат, опаздывают, теряют, утрачивают. В повести «Утрата» спешит купчик Пекалов из легенды, торопится Бог весть зачем сделать подкоп под Урал и выйти на той — пустынной! — стороне. Выздоравливающий герой-рассказчик в нелегендарном настоящем спешит-ковыляет на своих костылях из больничного здания в дом напротив, где в непонятной тревоге прильнула к окну девочка.

И тот и другой бескорыстны в своем стремлении, если только не считать корыстью Пекалова неизбывное желание не быть забытым, т. е., другими словами, страх «утратить будущее». Постепенно в повести складывается философия одержимости: «…в длительности упорства есть, оказывается, свое таинство и свои возможности. И если в другой и в третий раз он берется за дело вновь, от человеческого его упорства уже веет чем-то иным. И вот его уж называют одержимым или безумным, пока еще ценя другие слова. И если, оборванный, голодный, он доведет свое дело до конца и погибнет трагически, как не начать примеривать для него слово «подвижник», хотя бы и осторожно».

Сам факт долгой жизни легенды о чудаке Пекалове подтверждает «природу человечьей тайны, что приоткрывается лишь в те минуты, когда человек не бережет себя».

Интерес Маканина к легенде, притче характерен для 1970 — 1980 годов: в схожей стилистике работали тогда и Ч. Айтматов, и А. Ким, и другие писатели. Вполне объяснима и топонимическая определенность легенд: автор родился и вырос на Урале. Необычным, индивидуально маканинским приемом является вариативность: текст предлагает читателю не только сюжетную параллель , но и версии развития одного сюжета.

Причем это не «ложный» и «истинный» варианты, а равноправные, равновозможные.

Эксперименты Маканина в области сюжетосложения воспринимаются критикой неоднозначно. Однако порой ему сопутствует безусловная удача. Так произошло с соединением современного и легендарного в «Утрате».

Герой-рассказчик, пытаясь спасти незнакомую девочку от неведомой опасности, плутает в поисках ее квартиры по странному дому: сначала в воображении, а потом и в реальности. Коридор уводит его куда-то в сторону и вниз, и вот уже: «Я глянул вверх — потолок был обшит досками: земля. Я остановился.

И увидел, что вновь спуск. И тут же услышал над головой тот самый шум: шумела река…» Герой реальный вплотную приблизился к герою легендарному — к Пекалову с его подкопом. Сжатое, спрессованное в подземелье время готово открыть свои тайны человеку, потому что он одержим и бескорыстен.

Думается, такое прочтение сюжета более справедливо, нежели банальное объяснение: бред больного.

Несмотря на очевидность сюжетных усилий, нельзя не видеть, что ведущей эстетической категорией при анализе маканинских произведений становится мотив. Единую сюжетную интригу заменяет единая мотивная напряженность. Сюжет о подкопе, сюжет о попытке спасения и третий сюжет — о посещении безымянным героем вымершей деревни — не находятся в русле причинно-следственной, линейной зависимости, а накладываются друг на друга, образуя объемное, «трехмерное» целое.

И главное условие и средство такого объединения — постоянное присутствие мотива утраты.