Влияние Достоевского-художника на творчестве Цвейга

Очерк о Достоевском, вошедший в книгу «Три мастера», не единственное произведение, посвященное ему Цвейгом. Еще до начала работы над ней, в 1913 г., Цвейг опубликовал написанную дифирамбическими стихами историческую миниатюру «Мученик» (в русском переводе — «Смертный миг») о переживаниях Достоевского в минуты инсценировки смертной казни над петрашевцами, переживаниях, которые Цвейг восторженно уподобляет переживаниям Христа на Голгофе и которые, как он считал, навсегда сделались определяющими для русского писателя, открыв ему путь к пониманию загадки человека, тайн добра и зла, жизни и смерти.52 Миниатюра эта отразила характерное для многих немецких неоромантиков и ранних экспрессионистов восприятие Достоевского как нового Христа, основателя современной религии страждущих и угнетенных, призывающей к милосердию и состраданию.

Влияние Достоевского-художника сказалось и в более позднем творчестве Цвейга — в таких наиболее известных его новеллах 1920-х годов, как «Амок», «Улица в лунном свете», «Двадцать четыре часа из жизни женщины», «Письмо незнакомки» и в особенности в единственном романе Цвейга «Нетерпение сердца» (1938).

Тема, всю жизнь занимавшая Цвейга-художника, — тема двойственности современного ему буржуазного человека. Буржуазная цивилизация с ее материальным богатством, комфортом, многочисленными социальными и моральными условностями — как хорошо понимает Цвейг — нивелирует людей, обрекает их на духовное прозябание, делает их жизнь бессмысленной, скучной и однообразной. Но в жизни даже самого заурядного буржуазного человека возможны моменты, когда нормы условной благопристойности и власть рутины оказываются поколебленными. В эти минуты в человеке пробуждаются неожиданные и грозные силы, не находившие до этого выхода, но дремавшие на дне его души. И тогда светская дама неожиданно отдается случайно встреченному ею юноше-игроку («Двадцать четыре часа из жизни женщины»), представитель венской аристократии становится вором — и в это мгновение испытывает неведомое ему прежде чувство безграничной и полной свободы («Фантастическая ночь»), а между безвестным врачом, заброшенным в тропики, и богатой англичанкой неожиданно разыгрывается лихорадочная драма страсти и самопожертвования, любви и смерти («Амок»). Глубокий интерес Достоевского к аналогичным парадоксальным, «фантастическим» характерам и ситуациям способствовал обострению внимания к ним Цвейга, в психологических новеллах которого, однако, моменты душевных взрывов и потрясений его значительно более заурядных персонажей навсегда остались лишь своего рода редкостной и занимательной «экзотикой», на минуту озаряющей своим фантастическим светом тусклую прозу буржуазной повседневности.

С темой лицемерия и условности моральных норм, которым подчинена повседневная жизнь богатой и благополучной части европейского общества, в новеллах Цвейга тесно связан образ ребенка, которого болезненно ранит раннее столкновение с его лицемерием. Однако у юных героев Цвейга, в отличие от маленького героя и других детских персонажей Достоевского, чувство оскорбления лживостью окружающего общества и бунт против него неизменно совпадают с первым пробуждением эротического начала, связаны с бессознательным любопытством, влекущим ребенка к еще не известной ему «жгучей тайне» отношений между мужчиной и женщиной, — мотив, который обусловлен влиянием на Цвейга не идей Достоевского, а психологического учения Фрейда («Рассказ в сумерках», «Гувернантка», «Жгучая тайна»).

Наиболее близко к социально-психологической проблематике Достоевского Цвейг подошел в новелле «Улица в лунном свете». Подобно главному герою «Кроткой», герой этой новеллы, женившись на бедной и гордой девушке, измучил ее, постоянно унижая и требуя от нее благодарности из желания заставить ее признать свой авторитет и сломить ее гордость. Презрение к мужу-собственнику заставляет ее предпочесть респектабельному буржуазному браку с ним жизнь на городском «дне», куда она постепенно увлекает за собой своего бывшего мужа, мстя ему за испытанные унижения. Причем каждая ее злобная насмешка над ним является, как сознает рассказчик, скрытым криком о помощи — а вместе с тем своеобразным самосожжением, аналогичным духовному самосожжению Настасьи Филипповны в «Идиоте».

Другой восходящий к творчеству Достоевского мотив С. Цвейг положил в основу своего единственного романа «Нетерпение сердца» (1938). Героиня его, парализованная девушка-калека Эдит Кекешфальв — двойник Лизы Хохлаковой Достоевского. Как в Лизе, в Эдит просыпается женщина, а постоянные смены в ней надежды и отчаянья выливаются в злобных истерических припадках, которыми она изводит окружающих — в том числе своего возлюбленного, а затем жениха, молодого офицера, которого раздирает постоянная внутренняя борьба между чувством сострадания к Эдит и боязнью, что его любовь и брак с девушкой-калекой вызовут насмешки его родных и товарищей по полку и гибельно отзовутся на его положении в обществе и офицерской карьере. От сознания предательства, совершенного им по отношению к Эдит, герою Цвейга, ставшему невольным виновником ее гибели, не удается освободиться, несмотря на позднейшие военные подвиги и отличия. Выказав трусость и совершив преступление в малом, герой романа Цвейга Гофмиллер не находит покоя, навсегда остается трусом и предателем в собственных глазах, несмотря на ореол, окружающий его имя в сознании других людей. Эта главная, этическая идея романа «Нетерпение сердца», романа, писавшегося автором-эмигрантом в годы фашизма и призывавшего читателя в этих условиях к деятельному состраданию и помощи людям, к нравственной чистоте и бескомпромиссности не только в большом, но и в малом, также сближает роман Цвейга с кругом тех идей, которые он выделял в творчестве Достоевского.

Завершая анализ отношения С. Цвейга к Достоевскому, следует отметить, что с годами к неизменному восторженному преклонению, которое он испытывал перед Толстым и Достоевским, все чаще примешивались размышления о тех границах, которые отделяют этих двух гигантов от писателя нового XX в. — свидетеля его великих революционных преобразований.