Волшебная красота Украины (по произведениям Н. Гоголя)

1-й чтец. Какой волшебный, какой роскошный летний день в Малороссии! Какие томительно-горячие те часы, когда полдень горит среди тишины и жары, а голубой безграничный океан, необъятным куполом склонившись над землей, кажется, заснул, весь утонул в томлении, прижимая и сжимая прекрасную в легеньких своих объятиях! На нем — ни тучки; в поле — ни звука. Все будто вымерло; и только вверху, в небесной голубизне дрожит жаворонок и серебряные песни польются с ветром на влюбленную землю, и изредка крик чайки или звонкий голос перепела прозвучит в степи. Утомленно и бездумно, будто гуляя на досуге, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые цветистые кучи листвы, бросая на другие черную будто ночь тень, которая только под добрый ветер блестит золотом.

Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, отороченными стройными подсолнечниками. Серые скирды сена и золотые снопы хлебов лагерем стоят в поле и странствуют по его бескрайности. Развесистые ветви черешен, слив, груш аж выгибаются под весом плодов; небо, его чистое зеркало-река в зеленых, гордо поднятых рамах… Сколько великолепия и сладкого изнеможения в украинском лете!

Звучит музыка.

2-й чтец. Степь, которая дальше, становиласьпрекраснее. Тогда весь юг, все те территории до самого Черного моря, представляли собой зеленую целинную пустыню. Никогда плуг не пахал безмерные волны диких растений. Одни только кони, прячась в них, как в лесу, топтали их. Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли была зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы проглядывали голубые, синие и лиловые васильки; желтый дрок выпячивал вверх свою пирамидальную верхушку; белая кашка зонтиками шапками виднелась на поверхности; занесенный откуда-то колос пшеницы наливался в гуще. Возле тонких ее корней сновали куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был преисполнен тысячами разнообразных птичьих свистов. В небе неподвижно застыли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно затопив глаза свои в траву. Крик стаи диких гусей, которые шли стороной, отражался в

Далеком озере. Из травы взлетала размеренными взмахами чайка и великолепно купалась в синих волнах воздуха. Вот она перевернулась крыльями и сверкнула против солнца. Какие вы степи хорошие!

Звучит музыка.

3-й чтец. Странный Днепр в тихий час свободно и кротко несет сквозь леса и горы полные воды. Ни колыхнется, ни загремит. Смотришь и не знаешь, плывет или не плывет его величественная ширь, и кажется, будто весь он вылит из стекла и будто голубой зеркальный путь, без меры широкий, без конца длинный, бежит и вьется по зеленому миру. Любо тогда и горячему солнцу взглянуть с высоты и выкупать свои лучи в холоде стеклянных волн, и прибрежным лесам ярко отразиться в водах. Деревья свиваются вместе с полевыми цветами в воде и, наклонившись, смотрят на нее, и не насмотрятся, не налюбуются ясным своим видом, и улыбаются ему, и приветствуют его, кивая ветвями. А в середину Днепра они не смеют и глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не смотрит в нее. Мала какая птица долетит до середины Днепра! Пышный! Нет реки, ему равной, в мире. Странный Днепр и теплой летней ночи, когда все засыпает: и человек, и зверь, и птица, а Бог один величественно осматривает небо и землю и величаво сотрясает ризой. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и сияют над миром, и все вместе отражаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем; ни одна не исчезнет от него — разве что потухнет на небе. Черный лес укрыт сонным вороньем, и извечные разломанные горы, склонившись, стараются закрыть его длинной тенью своей. И напрасно! Нет ничего в мире, что могло бы прикрыть Днепр. Синий плывет медленным разливом и среди ночи, как среди дня, виден столько в даль, сколько достигает человеческий глаз. Млея и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, он пускает по себе серебряную струю, и она полыхает, будто клинок дамаскской сабли, а он, синий, снова заснул. Странный и тогда Днепр, и нет реки, ему равной, в мире. Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес качается с корнями, дубы трещат, и молния, ломаясь между туч, вдруг освещает целый мир, — страшный тогда Днепр! Водные холмы гремят, бьются об горы и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, голосят в дали…

Звучит музыка.

4-й чтец. Вечером вся степь совсем изменялась. Все цветистое пространство ее охватывалось последним ярким отблеском

Солнца и мало-помалу темнело так, что видно было, как тень перебегала по ней, и она становилась темно-зеленой; испарения поднимались гуще, каждый цветок, каждая травинка разливала амбру; и вся степь была наполнена благоуханием. По небу, темно-синему, будто исполинской кистью, были широкие полосы из розового золота; кое-где белели лоскутами легкие и прозрачные тучки, и свежий, волшебный, как морские волны, ветерок едва качался на верхушках трав. Вся музыка, которая звучала днем, затихала и сменялась на другую. Рябые суслики вылазили из нор своих, становились на задние лапки и высвистывали на всю степь. Пение коньков слышалось громче. Временами из какого-то одинокого озерца доносился крик лебедя и серебром откликался в воздухе… Кое-где ночное небо в разных местах освещалось далеким заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого камыша, и темный ключ лебедей, которые летели на север, вдруг освещался мелко-розовым светом. Звучит музыка.

5-й чтец. Тонкий лунный серп светлел на небе. Несмелое северное сияние, как прозрачное покрывало, ложилось далеко и курило по земле. Леса, луга, небо, долины — все казалось, будто спало с расплющенными глазами; ветер хотя бы раз вспорхнул где-нибудь; в ночной прохладе было что-то влажно-теплое; тени от деревьев и кустов, как кометы, острыми клиньями падали на влажную равнину — такая была ночь…