Всемирность Пушкина — принципиально новый рубеж развития русского реализма XIX века

Каждая национальная литература в процессе своего исторического существования усваивает художественный опыт и достижения других наций, и в то же время в определенный исторический момент сама начинает выдвигать новые идеалы, проблемы, сюжеты и образы как обобщение опыта своей национальной истории, который оказывался нужным другим народам. При этом интенсивность и масштаб выдвижения нового во многом зависели от характера усвоения уже достигнутого другими нациями. Процесс этого индивидуален для каждой нации.

Прошла свой путь и русская словесность.

Когда же русская словесность достигнет этого уровня, когда ее самостоятельность приобретет то новое качество, которое позволит ей запять свое особое место в мировой литературе? Вопрос этот волновал писателей и критиков начала XIX века, он постоянно обсуждался на страницах журналов. Сошлюсь на один только пример на статью И. Киреевского «Обозрение русской словесности за 1829 год», напечатанную в «Деннице». Умная и глубокая, статья эта привлекла внимание Пушкина и была им одобрена.

Помимо конкретных оценок литературных произведений, И. Киреевский высказал и ряд общефилософских суждений. Главное из них — рассмотрение «нашей словесности в отношении к словесностям других государств». Анализ реального состояния литературы первых десятилетий XIX века привел критика к заключению: «У нас еще нет литературы». Но статья И. Киреевского интересна не повторением пессимистической мысли, а выражением глубокой веры в то, что великая литература рождается, что она будет способна сказать свое слово, что она займет свое, особое место в ряду литератур других стран. Каковы же пути к этому? Связь литературы с действительностью. Для критика основа оригинальности — «это тесная связь литературы с жизнью», осознание литературной необходимости глубокого философского познания действительности. Где искать, откуда придет эта философия? Да, утверждает И. Киреевский, надо учиться у других народов. «Но чужие мысли полезны только для развития собственных… Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта»

Пушкин, высоко оценивший «Обозрение» Киреевского, отверг «меланхолическую» старую мысль, повторенную критиком, что «у пас еще нет литературы», и засвидетельствовал — у лас «есть словесность — и время зрелости оной уже недалеко». Зрелость эта определялась художественными открытиями самого Пушкина прежде всего. Через несколько лет после сказанных им слов на литературном поприще появились Гоголь и Лермонтов. Гением Пушкина мужала русская литература. Именно с пушкинского рубежа она и стала платить сторицей свой долг; выдвигаемые ею идеалы приобретали общеевропейский характер, она оказывалась способной давать свои ответы на самые коренные вопросы человеческого бытия. Первое слово было сказано Пушкиным. Осуществлялось это им на материале русской действительности и на материале жизни других пародов, с широким и свободным использованием сюжетов и образов мировой литературы.

Новое в творчестве Пушкина 1830-х годов было порождено не только дальнейшим и счастливым развитием его гения — оно было обусловлено временем, историей. События общественной, политической и литературной жизни в России и на Западе (и особенно во Франции) определяли лицо тридцатых годов, формировали его характерные особенности и приметы, складываясь в качественно особый, хронологически строго обозначенный исторический период. Период этот накладывал свою печать на убеждения поэта, на все, что писал он, на все выдвигаемые временем темы и их решения. В свою очередь, деятельность Пушкина в это десятилетие обусловливала глубинное и коренное его влияние на литературный процесс, на творчество крупнейших писателей.

Одним из первых о 1830-х годах как об особом периоде в истории русской литературы и общественной мысли писал Г. А. Гуковский. Но не в книге о Пушкине, а в следующей своей работе «Реализм Гоголя». Книга о Гоголе начиналась с Пушкина, с изложения многих важных мыслей о поэте, с того, что оказалось невысказанным или недосказанным в книге, ему посвященной. Здесь же, на первых страницах повой работы, определены и названы те характерные особенности общественного и эстетического развития тридцатых годов, которые дают ученому основание выделять их как особый период.

Понимая условность членения литературы по десятилетиям, Г. А. Гуковский писал: но «пока мы не построили своей научной теории истории литературного процесса», пока историки литературы пользуются такими понятиями как «двадцатые годы», «сороковые годы», «шестидесятые годы», совершенно необходимо выделить и «тридцатые годы», поскольку без такого выделения в реальной истории литературы складывается искаженное представление о существе и смысле происходивших в литературе этого десятилетия событиях. «Мы имеем па это право, потому что наш объект-«тридцатые годы» — в самом деле отличен и от «двадцатых» и от «сороковых», и это видно невооруженным глазом, до всякого научного анализа. Некий специфический колорит лежит в 30-х годах не только на литературе, но и на всех гранях общественного бытия России, и в частности русской литературы».

Определяя этот «специфический колорит», выделяя характернейшие «признаки» данного историко-литературного периода, ученый па первое место выдвигает те новые черты и особенности реализма, которые сформировались и определились в это десятилетие. «Это и дает нам право, — пишет Г. А. Гуковский, — в основном выделить 1830-е годы в качестве особого, условно отделенного от других, смежных, объекта изучения в общем плане изучения истории русского реализма».

Через девять лет после выхода книги Г. А. Гуковского с призывом выделить в изучении историко-литературного процесса период «тридцатые годы» как «совершенно особую и необычайно существенную эпоху» выступил В. Ко-жинов. И для него главное в этом периоде — новая фаза реализма, обусловленная художественными достояниями Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Именно эта мысль подчеркнута и подзаголовком статьи — «О реализме 30-х годов XIX века».

В. Кожинов пытается объяснить, почему, с одной стороны, в историко-литературных концепциях развития русской литературы XIX века не говорится о периоде «тридцатые годы», а с другой, когда пишут об этих годах, то именуют их годами «упадка», «безвременья». «Одна из причин здесь, так сказать, чисто «хронологическая». Во множестве курсов истории русской литературы, например-, деятельность Пушкина, Баратынского, Чаадаева как бы целиком отнесена к 20-м годам, Гоголя, Лермонтова, Кольцова, Одоевского, Киреевского — к 40-м, а Тютчева — к 60-м, хотя временем высшего расцвета (а иногда даже просто жизни) для всех них были 30-е годы» .

Требование ученых выделить в истории русской литературы XIX века «тридцатые годы» как определенный, со своими, только ему присущими особенностями период, безусловно, справедливо и научно оправдано. Оно продиктовано стремлением глубже понять ту эпоху литературного развития, когда реализм властно завоевывал позиции в литературе, эпоху, когда во всем своем могуществе проявлялось реалистическое творчество Пушкина, Гоголя, Лермонтова, когда на поприще критики блистательно выступили И. Киреевский и В. Белинский.