XIX столетие: Закат Просвещения

ХІХ ст. в истории человечества было эпохой настолько же судьбоносной, настолько динамической и противоречивой. Начиналось оно под грохот наполеоновской артиллерии, который слышали Африка и Европа, Берлин и Москва, Аустерлиц и Ватерлоо. Многие люди тогда еще верили в то, что Бонапарт, этот «никому не известный бедный лейтенант, стал властителем мира при помощи только своей шпаги» (Стендаль, «Красное и черное»). Тем не менее, получив власть, пылкий поборник свободы и враг монархии сам стал императором, т. е. монархом! Красивые лозунги превратились в кровавый террор, а «основанные «победой ума» общественные и политические учреждения оказались злой, смехотворной карикатурой на блестящие обещания просветителей».

После поражения Наполеона (1815) в Париж вместе с войсками антинаполеоновской коалиции (как тогда шутили — «в багаже союзников») вернулись Бурбоны — члены королевской династии, которая до Великой французской революции. Королем стал Людовик XVIII. А одновременно с ними в страну вернулись также многочисленные эмигранты-аристократы, которые в свое время убежали от революционеров и потеряли не только имущество, а и привилегии.

Аристократы-эмигранты «ничего не забыли, но ничему и не учились», итак они ехали домой с нескрываемым стремлением отомстить своим обидчикам и немедленно возвратить не только имения, а и бывшую ничем не ограниченную, абсолютную власть. Именно те непростые для Франции времена изображены в романе Стендаля «Красное и черное» и в повести Оноре де Бальзака «Гобсек». В начале ХІХ ст. победа капитализма над феодализмом в большинстве развитых стран мира становилась все более очевидной. На смену господству монархов и аристократов в Европе и США шла власть «господина Дуката», «денежного мешка», которая длится и по сей день. Это был глобальный идейно-политический излом, неизмеримо больший, чем гибель античного мира.

Ведь античная европейская цивилизация охватывала преимущественно территорию стран Средиземноморья и их соседних колоний, вместе с тем феодализм распространился практически на половину земного шара. Просветители боролись против извечного гнета аристократов, но новое угнетение — не феодальное, а капиталистическое — оказалось не легче старого. Идейные вдохновители борьбы за «свободу, равенство и братство» выступали против безраздельного господства церкви над жизнью человека и общества, но новое бремя «золотого теленка», гнет изнурительной погони за наживой оказался ничем не лучше религиозного.

И он, собственно, и превратился в «новую религию», которую исповедовали и исповедуют миллионы людей во всем мире. Просветители боролись за равенство всех людей перед законом, а вместе с тем неожиданно получили безграничную «любовь к стяжанию без цели, стяжанию ради стяжания» (И. Карпенко-Карый), которая своеобразно «уравняла» представителей всех общественных состояний и слоев. Само стремление к обогащению «уравняло» и старого необразованного плотника Сореля, и провинциального аристократа, мэра города Верьера господина де Реналя, и преподавателей и учеников духовной семинарии в Безансоне, и высочайшее парижское дворянство (Стендаль, «Красное и черное»).

Наверное, революционеры имеют какую-то магическую, до конца не постижимую привлекательность. Возможно, люди, которые страдают от гнета, но никак не отваживаются восстать против него, с особым уважением относятся к тем, у кого на такое выступление хватило сил и мужества? Так или иначе, а на границе XVIII-XIX ст. авторитет революционной Франции в мире был чрезвычайно высоким. Персонифицированным воплощением Великой французской революции стал Наполеон Бонапарт. Часть Европы его обожествляла, другие — ненавидели, но не игнорировал никто. «Экзистенциональный отголосок» (определенные знаки, артефакты) тех буревых событий уже так давно и глубоко вошел в нашу повседневную жизнь, что часто мы его даже не замечаем.

Так, смотря на статую Свободы в Нью-Йорке, мы не всегда вспоминаем, что это величественное сооружение Соединенным Штатам Америки к 100-летию Декларации независимости подарила Франция, которая желая ослабить своего извечного соседа-конкурента — Великобританию поддерживала США в борьбе за независимость. Так же редко присматриваемся и к американской долларовой банкноте, где в центре изображена «Декларация прав человека и гражданина», одобренная революционным французским Конвентом 1791 г. А о том, что абсолютно несогласованную систему единиц измерения в Европе унифицировал Наполеон, помнят лишь специалисты. До этого в каждой стране была своя система мер. Так, расстояние в Франции измеряли в лье, в Англии — в милях, в России — в верстах. И именно французы предложили единую и универсальную для всей Европы и мира единицу измерения — метр.

В Париже собралась группа авторитетных ученых (из них уже знакомые вам энциклопедисты), которые решили: пусть метром называется мера длины, которая равняется одной десятимиллионной части четверти длины меридиана, который проходит через Париж. Тогда же по решению Наполеона из платины была отлита метровая линейка шириной 25 мм, а толщиной 4 мм (эталон) и помещена в архив Французской академии наук, из-за чего ее назвали «архивным метром». Ради пропаганды научного величия своей страны французы не поскупились: тогда же, кроме архивного метра, был вылит так же из платины (но уже с примесью никеля) 31 аутентичный эталон для того, чтобы прислать в разные страны континента. А что же с измерением веса? Попробуйте не запутаться, если вас попросят купить, скажем, два фунта сахара или десятую часть пуда муки.

Такой обычный ныне килограмм — это вес одного квадратного дециметра воды, взятой при температуре +4 °С из реки Сены. И снова Париж, Франция, Наполеон… После подавления европейских национальных освободительных движений в период «весны народов» к России крепко приклеился ярлык «жандарма Европы», а ее император Николай І все более ассоциировался на Западе с «новым Наполеоном», который хочет повторить попытку Бонапарта заграбастать весь континент. Очень символично, что Николай І начал свое правление жестоким подавлением вольнолюбия (выступления декабристов) у себя дома.

В художественной литературе была суровая цензура, подавление не только вольнодумства, а и любой самостоятельной мысли, а в войске — так называемую «палочную дисциплину», тупую муштру, когда за наименьшую вину жертву проводили через строй солдат, которые забивали ее палками до смерти. Недаром русский писатель Лев Толстой назвал императора не «Николаем Павловичем», а «Николаем Палкинім» (рассказ «Николай Палкин»).

Подобные оценки тогдашней ситуации находим и у Тараса Шевченко. Конец ХІХ ст. по сравнению с его началом был спокойнее, а жизнь широкой массы европейцев стала зажиточнее. Но заканчивалось ХІХ столетие также под грохот пушек и залпы ружей: в 1861-1865 годах в США бурлила Гражданская война, одним из лозунгов которой была отмена рабства (т. е. опять-таки борьба за свободу и равенство). А в 1871 г. во Франции произошла первая в мире пролетарская революция и была создана Парижская коммуна. Эти события также нашли широкое отображение в художественной литературе. Итак, в ХІХ ст. везде происходили революции, точилась борьба за свободу и писатели были в эпицентре этого процесса.