Хроники: Описание дуэли Лермонтова и Мартынова

Вернемся к описанию дуэли у П. Висковатого: «Васильчиков поехал за доктором; Мартынов доложить коменданту о случившемся и отдать себя в руки правосудия… Мы ничего не знаем о других!.. Что делал многолетний верный друг поэта Монго-Столыпин? Он ли закрыл глаза любимого и любившего его человека?..». Что делал «многолетний верный друг» — об этом мы можем судить из тех немногих сведений, которые служили материалом П. Ви-сковатому при работе над биографией Лермонтова. И эти отрывочные сведения: достаточны, чтобы согласиться с выводами Т. Ивановой, поставившей под сомнение общепринятую точку зрения на А. А. Столышша-Монго как на «близкого и верного друга» поэта.

Сомнение относительно безупречности репутации Монго-Столыпина как «друга и защитника» поэта впервые было высказано А. Новиковым. Ему резко возражал с позиции традиционных представлений о личности А. А. Столыпина С. Иванов: «А. Новиков пытается бросить тень и на родственника и друга Лермонтова А. А. Столыпина, приписывая ему какие-то темные поступки и в первой, и во второй дуэлях Лермонтова. Попытка неудачная и ненужная. Фигура Столыпина достаточно ясна… Репутация А. А. Столыпина, предельно честного, мужественного человека, стоит достаточно высоко, чтобы можно было опорочить его всякого рода вымыслами» В книге Э. Герштейн Дорохову посвящена специальная глава («Неизвестный друг»). Она пересмотрела прежнюю точку зрения, выдвинув ряд убедительных аргументов в пользу того, что Дорохов был в числе друзей поэта, что подтверждается недавно опубликованным С. К. Кривенко письмом Дорохова к М. В. Юзефовичу. В этом письме из Пятигорска, датированном 18 ноября 1840 года, Дорохов, сообщая о том, что он ранен в бою и командование отряда передал Лермонтову, писал: «Славный малый, честная прямая душа — не сносить ему головы. Мы с ним подружились и расставались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить — командовать летучею командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр — не сносить ему головы».

Дорохов, бравый, храбрый воин, участник Эрзрумского похода, штурма крепостей Сардарапат, Ахалцык, был человеком «неукротимого нрава», горячая, отчаянная натура, честная душа. Темные толки о неблаговидной роли Дорохова в истории дуэли поэта с Мартыновым, нашедшие отражение у Висковатого, могли иметь первоисточником слухи, преднамеренно распускаемые заинтересованными лицами, чтобы самим оставаться в тени. Версия о Дорохове как о человеке, разжигающем ссору и способствующем |роковой дуэли, легко могла быть подхвачена : толпой, которая судила о Дорохове, основываясь па молве о нем как о скандалисте и страстном дуэлянте. Он участвовал во многих дуэлях, и за это дорого расплачивался: не раз был разжалован в солдаты.

В книге Э. Герштейн основным источником главы «Неизвестный друг» послужила ее же публикация черновой рукописи неоконченной рецензии А. В. Дружинина на издание сочинений Лермонтова, которая рассматривается исследовательницей как новый источник биографии поэта. История рецензии подробно изложена во вступительной статье к публикации. Нас интересует лишь отрывок, где Дружинин говорит о встрече «с человеком, который: коротко знал и любил» Лермонтова. Первоначальный вариант этого отрывка вошел в «Письмо иногороднего подписчика о руской журналистике XXV, декабрь». Из этого печатном текста следует, что кавказский знакомый Дружинина, с которым его «свела судьба» и с которым он «провел много приятных часов», который сохранил «всю молодость духа и гибкость воображения»,- «странствовал и сражался» вместе с Лермонтовым, «следил за всеми событиями его жизни и хранит о нем самое поэтическое, нежное воспоминание».

«Преданность моего знакомца памяти Лермонтова,- писал Дружинин,- была беспредельна. Приятель мой долго жил на Кавказе и понимал произведения Лермонтова так, как немногие их понимают: он мог рассказать происхождение почти каждого из стихотворений, событие, подавшее к нему повод, расположение духа, с которым автор «Пророка» брался за перо. Нечего говорить, что он знал наизусть каждую строчку своего бывшего друга и сожителя». Через десять лет после гибели Лермонтова действительно удивительна встреча с человеком из ближайшего окружения поэта, да еще так прекрасно осведомленным. Беседы с новым знакомым, которые происходили «в виду скал и утесов, в виду тех самых снежных гор, которые так любил великий поэт», глубоко взволновали Дружинина, они заставили его отказаться от прежнего ошибочного взгляда на Лермонтова, и он нашел нужным в очередном обзоре посвятить этой встрече два-гри абзаца, в которых мало было нового, разве только то, что Лермонтов «при всей своей раздражительности и резкости был истинно предан малому числу своих друзей:, а в обращении с ними был полон женской деликатности и юношеской горячности». Безусловно важный штрих для характеристики личности поэта, отмеченный и Ф. Боденштедтом, но читатель имел право ожидать от Дружинина после этой встречи большего.

Это было в 1852 году. Спустя восемь лет, в связи с выходом в свет первого тома сочинений поэта, Дружинин вернулся к кавказской встрече, более подробно касаясь личпости своего приятеля. Биографическая справка о нем, некоторые факты его жизни, совпадающие с тем, о чем писал Дружинин, позволили Э. Гершгейи установить, что речь идет о Руфине Дорохове, Разыскания ее привлекли внимание к этому незаслуженно забытому исследователями Лермонтова человеку. Не было бы надобности возвращаться к истории текста статьи Дружинина, если б не некоторые, до сих пор неясные обстоятельства.

Из рассказа о встрече на Кавказе в печатном тексте 1852 года и в черновике рецензии явствует, что речь идет об одном и том же лице. Основные мысли и там, и здесь совпадают. Но в рукописи в начале абзаца, с которого начинается рассказ о встрече, первоначально (потом зачеркнуто) было: «Между всеми теми, которых мы в разное время вызывали на сообщение нам воспоминаний о поэте, мы помним только одного человека («помним», потому что встреча состоялась десять лет тому назад), говорившего о нем охотно, с полной любовью, с решительным презрением к слухам о дурных сторонах частной жизни поэта…». Но вот что странно. В рукописи облик кавказского приятеля рисуется в совершенно ином свете, появляется фраза, которая решительно противоречит тому, что было сказано в журнальном печатном тексте. Там он не просто близкий знакомый Лермонтова, но и прекрасный знаток его творчества, который «знал наизусть каждую строчку» поэта, «понимал его произведения так, как немногие их понимают». Более того, он «мог рассказать происхождение почти каяедого из стихотворений, событие, подавшее к нему повод, расположение духа…»

Исходя из того, что известно о Дорохове, можно предположить, что вторая характеристика более верна.