Художественное многообразие лирики Блока

Гражданским устремлениям Блока эпохи реакции соответствуют выпады его против массовой модернистской литературы, в которой он видел угрозу, исходящую от современной индивидуалистической стихии с ее нигилистическим эстетизмом, «болезнью «иронии» и «нравственным упадком» «Вечера «искусств» и др..

Духовное оскудение, помутнение живого и активного представления о целях и ценностях — «беспутность» — и были для Блока главными признаками враждебного ему модернизма. В одном из позднейших писем к молодому поэту модернистского толка он высказывает эти найденные им истины резко и прямо: «Прочтя написанное Вами, я убедился, что Вы не обладаете никакой ценностью, которая могла бы углубить, оплодотворить или хотя бы указать путь Вашим смуглым и слишком модным в наше время «исканиям» (…). Кто прозорлив хоть немного, должен знать, что в трудный писательский путь нельзя пускаться налегке, а нужно иметь хоть в зачатке «Во Имя», которое бы освещало путь и питало творчество. У Вас я не увидел этого «Во Имя», этой неразменной ценности…»

Желая представить все это духовное движение Блока в синхронной проекции, как логическую цепь вынутых из временного ряда познавательных актов, мы можем обратиться к вступительным стихам поэмы «Возмездие»:

Жизнь без начала и конца. Нас всех подстерегает случай

Здесь — восприятие жизни как хаоса безначальных и беззаконных стихийных сил, антихристианское представление о бесконечном и неуправляемом мире. Далее?

Над нами сумрак неминучий, Иль ясность божьего лица

Итак, от поэтизации этически нейтральной стихии, от своеволия «антитезы» (позиция, близкая к модернизму) Блок переходил к заявлениям о долге и ответственности, то есть к признанию значимости нормативных начал. Есть основание утверждать, что «норма» в конечном счете, восходила у Блока к давнему прошлому, к темам «священной любви», звучащим в его стихах не только до «Балаганчика», но и позже (например, в стихотворении «Так окрылено, так напевно…»).

Однако в той более поздней стадии, о которой идет речь, нормативное сознание Блока наполнилось новым содержанием и облеклось в новую форму, в которых в какой-то мере давали себя знать идеи русской демократической культуры XIX столетия и ее традиции в современной поэту литературе. Так или иначе, оба начала — стихии и нормы, связанной с мыслью о долге, сосуществовали в творческом сознании Блока, сливались друг с другом, расходились и сталкивались. На языке той эпохи можно было бы сказать, что «диописизм» Блока регулировался не только «аполлоповским», но и ненавистным для Ницше «сократовским», морально-рационалистическим началом («прегрешения» Сократа против «духа музыки» отмечал и Вяч. Иванов). Стихия, несущая поэзию Блока, сообщала ей силу и потенциальную направленность, в то время как чувство нормы — не ограниченной суживающей формулой и тем самым не посягавшей на поэтическую свободу — уточняло и корректировало это направление. Даже в таком журнале, как «Аполлон», указывалось, — думается, с некоторым преувеличением — на «морализм» блоковского творчества: «Этот морализм придает поэзии Блока впечатление какой-то особенно (…) Шиллеровской человечности».

Как пример живого и подлинного в своей органичности взаимодействия этих двух моментов можно назвать изумившее современников Блока стихотворение «Незнакомка» (1906). Одна из особенностей этого стихотворения — в диалектически противоречивом, эмоционально закрепленном единстве стихийной, наркотически завораживающей, этически нейтральной поэзии (горькая, но не до конца ироническая формула «истина в вине») и противоборствующего нормативно-оценочного начала, то есть прямого осуждения («скука», «визг», «пьяницы с глазами кроликов», «пьяное чудовище»). Иначе говоря, трагизм стихотворения в том, что формулы «истина в вине» в устах пьяниц и поэта, отличаясь по уровню и содержанию, тем не менее по своему лирическому смыслу в какой-то мере сближаются, и в стихотворении, при всем его двоемирии, это сближение с болью осознается. Блок пишет об этом как о чем-то недолжном, горьком, но данном, проникающем в современное сознание: «Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, — явлена миру, все — едино, единое — есть мир». Поэтому свою «Незнакомку» Блок принимает как явление искусства, как определенный момент развивающегося сознания, но «на суде духа» вспоминает о пен — о символе, стоящем за нею, — с оттенком отчуждения и сомнения: «красавица кукла, синий призрак, земное чудо».

Голос совести и долга осмыслялся Блоком как зовущий в путь. «Он не «ставил себе идеалов», к которым полагается «стремиться», — писал Блок об Ап. Григорьеве, но сам Блок, хотя бы и с этой иронической «очищающей» — поправкой, без всякого напора и нажима, все же «ставил» их. Идущее изнутри и извне сливалось здесь в неразрывное целое. «Читатель, особенно русский,- писал Блок еще в 1907 году, — всегда ждал и ждет от литературы указаний жизненного пути».