Художник и современность (за поэтическим творчеством Александра Ирванца)

Александр Ирванец в свое время принадлежал к литературной группировке «Бу-Ба-Бу» (1985), которое исповедовало постмодернизм, который соединял разные стилевые течения, находя образное выражение то в иронии, то буффонаде или карнавале, а то и в откровенном пародировании и т. п. Причиной возникновения разных литературных группировок стали, прежде всего, изменения в обществе (распад СССР, стремление многих писателей отойти от старых методов художественного изображения, депрессия как следствие тоталитарной системы), а также расширенные возможности контакта со своими единомышленниками-художниками за границей. Залог общества того времени порождал карнавальность в произведениях писателей, вызвал смеховую рефлексию на катаклизмы посттоталитарной системы: смеются тогда, когда уже совсем не хватает слез и грусти.

Ирванец — представитель именно карнавально-провокативной составной постмодернизма. Не удивительно, что писатель выступает то как поэт, то как прозаик, то как драматург или литературный критик. В присущей именно ему лирично-буфонадной манере автор останавливает свой выбор на людях и событиях, которые на первый взгляд выдаются будничными, будто бы неприметными. Однако именно в них он и находит скрытые то ли высокие чувства, то ли явления, значимые для собственной совести или для нравственности общества. В произведениях художника наблюдаем освещение обычного (будничного) жизни. Писатель не ставит каких-то модерных или постмодерновых экспериментов, его поэзия насыщена разнообразными, довольно необыкновенными и оригинальными рымами, а временами наталкиваемся на примитивный китч, который тоже становится ему помощником.

Кое-кто из литературоведов скажет поэту, что он просто искусно жонглирует словом. Политические, социальные, культурные реалии в поэзиях Ирванца приобретают черты гротескового (карикатурного) вида. Ирванец-Поэт будто балансирует на грани китча и высокой поэзии. Штампы и стереотипы китчевой культуры поэт использует как художественные средства для поэтической маскировки возбуждаемых вопросов и проблем, лишь бы сам читатель доходил к пониманию поставленной поэтом цели. Например, поэма «К французскому шансонье» — это стих-обращение с определенной установкой, которая постепенно перерастает в раздумья над сущностью, назначением и судьбой поэта, художника.

Автор отмечает, что высочайшая и соответственно ценнейшая поэзия интимно сфокусированная — это «когда передаются стихи, как поцелуи — из уст в уста». Развивая эту мысль, он рисует образ типичного певца («французского шансонье»), чьи песни «легки и светлы», его призвание — быть «гитарой», «ветвью с дерева» искусства. Поэт акцентирует внимание на искусстве, так как мода — это не всегда настоящее искусство, однако певцу нужно «одеваться модно» и «ругаться модно», но вместе с тем не забывать, что в художественных произведениях (стихах, музыканту, живописи) живое настоящее чувство совершенства. Это в определенной мере интимный процесс, не для публики, не для шумной толпы, которая может просто этого не заметить. Однако самое ощущение совершенства создает странные вещи, наводит на искренние чувства и творчество. Поэтому и советует лирический герой своему собеседнику — шансонье — время от времени припоминать, «как слушал звон Квазимодо в глухом Нотр-Даме», тогда и появятся стихи, которые можно слушать только «сердцем и кровью» и воспринимать только душой.

В описании обычной будничной ситуации (мальчик провожает девушку из кинотеатра домой) в стихе «Тень большого классика» поэт будто останавливает миг для раздумий над совсем небудничными вещами. Чья же тень встретится нам в стихе, понимаем уже с мини-эпиграфа. «Уильям-Шекспир. Надпись на табличке». В доме, на котором эта табличка, живет девушка, которую провожает лирический герой. Ресниц делает замечание, что улица с таким названием «существует в любой из государств», так как это английский гениальный поэт и гениальный драматург. Похоже, однако, что это не обходит спутницу лирического героя, которая, даже не слушая мальчика, «не могла забыть и не забыла ослепительную улыбку Риша Капура», она вся была под впечатлением пересмотренного фильма, ей было безразлично до всего, не только до Шекспира.

Неоднократно поэт акцентирует внимание на странном написании — «через черточку: Уильяма-Шекспира». Поэтому и знаменитый во всем мире классик у нас остается лишь прозрачной тенью, которая неотступно наблюдает за всем, что происходит: «Я ощущал чей-то острый-острый взгляд, А владелец взгляда должен был быть где-то неподалеку».

Едва ли это мог быть случайный прохожий, кажется, что это собственная совесть лирического героя не дает ему покоя. И едва ли можем узнать об этом, так как он уже должен «возвращаться на автобусную остановку», т. е. от раздумий до будничности. Автор будто грустно констатирует: ныне духовные сокровища мало кого интересуют, дешевые фильмы вызывают всплеск эмоций, но не наполняют душу тем единственным смыслом, к которому стремится человек, — духовного и морального развития.