Язык «Сказки о царе Салтане»

Язык «Сказки о царе Салтане» богат живописными глаголами и скуп на эпитеты. Тем значительнее выступает в контексте их традиционный характер:

Мать и сын теперь на воле, Видят холм в широком поле, Море синее кругом, Дуб зеленый под холмом.

Вводятся характерные для фольклора существительные-эпитеты: для батюшки-царя, голубушки-сестрицы, гости-господа; фольклорные песенные эпитеты: грусть-тоска, в лазоревой дали. И рядом с ними — чисто литературные: с ободренною душой, во мгле печальной, душою страстной. Поэт наполняет речь народными суждениями (пословицами, поговорками и другими речениями): Жена не рукавица: с белой ручки не стряхнешь да за пояс не заткнешь, объехали весь сеет, это горе — все не горе, дело лихо, ввек тебя я не забуду, правду ль бают или лгут. В их числе особое место занимают традиционные выражения народной сказки:

И растет ребенок там Не по дням, а по часам, Молвит русским языком

Разнообразно представлены повторы. Среди них выделяются лексические (лебедь-птица, наказом наказала, злится, злится) и особенно—синтаксические, которые включаются в ритм стиха и подчеркивают смысловую законченность двустиший, соединенных смежной рифмой:

В синем небе звезды блещут, В синем морс волны хлещут, Туча по небу идет, Бочка по морю плывет.

Характерна рифмовка тождественных грамматических форм. Например, И. Плотников привел ряд слов, рифмующихся друг с другом в разных сочетаниях на протяжении всей сказки: царица — сестрица — светлица — птица — столица — рукавица — молодица1. Исследователи отмечают и другие свойства пушкинского стиха, соответствующие народной поэзии: наличие омонимических рифм (гости-в гости), рифмы-эхо (чему — ему), внутренних рифм (Все кричат: «Лови, лови, Да дави ее, дави…»).

Несмотря па большое значение фольклорного стиля, в «Сказке о царе Салтане» присутствие автора находит свое глубокое выражение. Эмоциональный голос автора ощущается в каждом слове, особенно многообразны его комические формы. Так, белочка не только чудесна, но и весела: при честном при всем народе она с присвисточкой поет любовную песню радостного содержания («Во саду ли, в огороде…»). Да, кроме того,

…приставлен дьяк приказный Строгий счет орехам весть, Отдает ей войско честь.

Авторская ирония пронизывает весь эпизод женитьбы царя Салтана, укусы распроклятой мошкой Гвидоном теток и бабы-Бабарихи. Она же позволяет Пушкину незаметно спародировать романтический стиль. Для этого вслед за душою страстной употребляется только одно снижающее слово пешком:

…Что готов душою страстной За паренною прекрасной Он пешком идти отсель Хоть за тридевять земель.

В философском плане поэт решал в этой сказке глубоко волновавшую его проблему человеческого счастья. Определение счастья впервые появилось у Пушкина в 1825 г.: «И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Посредником между духовными и физическими силами человека выступило «вдохновенье». Это определение повторилось и в дальнейшем: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв» (1828); «Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, И может быть — на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной» (1830).

Но Пушкин рано пришел к пониманию неподвластно и счастья индивидуальной воле человека. Оно возникает как стихийный, необъяснимый подарок судьбы, как игра случая (об этом повесть «Метель»). Уже в «Бахчисарайском фонтане» тема счастья связывается с призраком: «И по дворцу летучей тенью. Мелькала дева предо мной!» А если счастье-призрак, то оно не может определять смысла человеческой жизни.

Трагическое понимание этого вело Пушкина к тяжелым переживаниям: «Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучной жизни шум» (1828); «Парки бабье лепетанье, Спящей ночи трепетанье, Жизни мышья беготня…» (1830). Но свойственный поэту инстинкт жизни заставлял его искать иную — реальную — точку опоры для человеческой личности. «На свете счастья пет, но есть покой и воля» — этот итог был подведен в середине 30-х гг.

Упорно проникая в русскую национально-историческую культурную традицию, приобщаясь к этическим идеалам народа, Пушкин шел к творческой мудрости. В нем созрело убеждение, что смысл жизни — не в счастье, а в сохранении человеком своего достоинства. Путь к этому убеждению лежал и через сказки-поэмы, отразился в эволюции их идейного смысла.