«За далью — даль» и «По праву памяти»

Поэмы «За далью — даль» и «По праву памяти» еще не подвергались сопоставительному анализу в твардовсковедении. И это не случайно. «За далью — даль» (1950 -1960-х) после первых критических атак, как и все предшествующие поэмы А. Твардовского, была удостоена Государственной премии; в ней акцентировался главным образом сюжет разговора о «времени и о себе», с преимущественным вниманием к эпическому размаху повествования, вплоть до прочтения поэмы как поэмы о «реконструкции народного хозяйства» в послевоенный период.

Одновременно с официальной трактовкой в среде творческой интеллигенции складывается восприятие поэмы как явной неудачи поэта. Кстати говоря, и сам Твардовский, о чем свидетельствуют «Рабочие тетради» этого периода, весьма неоднозначно относился к своему новому крупному произведению вплоть до мысли о прекращении работы над ним. Поэт неоднократно определял психологическую ситуацию вокруг «Далей» известной русской пословицей «Нести тяжело, а бросить жалко». Совсем иное — «По праву памяти» (1965 — 1969), которая сразу же стала восприниматься как опальная поэма, вписавшая имя Твардовского в круг писателей-оппозиционеров (ореол, усиленный драмой «Нового мира»), хотя, конечно, Твардовский писателем-оппозиционером быть не хотел и, думается, им не был.

Однако возможность рядоположения этих произведений для нас несомненна, она обусловлена следующими причинами:

— общность проблемного поля произведений: история страны, сопряженная с духовной биографией поэта: «Я жил, я был, за все на свете я отвечаю головой»;

— общность жанрового статуса поэм, лиро-эпическая его природа, продиктованная главным структурным принципом повествования: соединение социально-исторического и лично-биографического начал;

— схожий принцип организации лирического сюжета, сюжета-путешествия: дорога в «семь тысяч верст» оборачивается путешествием в свою память, путешествием души («За далью — даль»), путешествие в свою память оборачивается осмыслением трагической истории своей семьи и истории своей страны («По праву памяти»); — однонаправленность вектора движения художественной мысли: от драмы к трагедии, от рефлексии к покаянию, от элементов сатиры к трагическому сарказму.

Именно эти качества поэтического видения послевоенного Твардовского — сатира и трагедия — не устраивали первых читателей «За далью — даль» и сделали невозможной публикацию «По праву памяти». В официальных и не только официальных откликах пятидесятых годов о послевоенном творчестве Твардовского читаем: «… В некоторых стихах скорбь заслоняет от поэта нашу сегодняшнюю жизнь. Он не преодолел в них своей печали, и поэтому эти стихи оставляют чувство безысходности, не приобретают большого общественного

Звучания» . «Мне особенно тяжело то, что произошло с Твардовским. Я очень любил этого поэта, но в своих «Страницах записной книжки» он изменил тому, что воспевал раньше и что мне так дорого в жизни и в литературе. Он утратил чувство романтического восприятия колхозной жизни, которым так отличалась «Страна Муравия». После того как я прочитал «Родину и чужбину», мне стало ясно, что уже в поэме «Дом у дороги» Твардовский начал утрачивать это чувство

Нового (В. Овечкин)». Постоянно отмечается «излишний пессимизм» послевоенного творчества поэта: «… естественное настроение скорби, печали, горечи понесенных утрат оказывается непреодоленным, не мобилизующим, а расслабляющим», настроение, обуславливающее «общий меланхолический колорит его стихов последних лет, появившуюся отвлеченную образность,

Туманность подтекста» .

Критика не могла и не хотела принять нового Твардовского, который в своем творчестве шел по пути усиления тенденций, не поощряемых в советской литературе, ибо трагедия могла быть только оптимистической, а сатира имела строго ограниченный объект осмеяния: «вражеское окружение», «пережитки царского прошлого» и т. д. Параллельно с фактически запрещенным «Теркиным на том свете» в «Далях», позже — в «По праву памяти» А. Твардовский решительно отвергает табуированные темы и разрешенный характер их осмысления: дела литературные, феномен «внутреннего редактора» как знак несвободы творческой личности в тоталитарном государстве, личность и культ личности, изменение психологического портрета нации в процессе катастрофических сломов истории и

Т. д.

Исследование типа и форм соединения драмы и сатиры, трагедии и сатиры — один из возможных путей понимания специфики поэтического мира позднего «поэмного» Твардовского.

Говоря о характере смешного в послевоенном творчестве поэта, хотелось бы отметить усиление всех его форм с преобладанием интеллектуального начала. Автор по-прежнему внимателен при выборе комических средств. Юмористическое озорство появляется значительно реже, однако его своеобразие позволяет углубить характеры героев, органично входя и в политически-фарсовое начало «Теркина на том свете» и в интеллектуально-ироническое своеобразие комического поэмы «За далью — даль».

Отточенное войной мастерство Твардовского в выборе комических приемов позволило ему обратиться к насущным творческим и общественно-политическим вопросам. С высокой принципиальностью анализирует поэт собственный этико-эстетический кодекс, пристально всматривается в окружающую действительность. Не боясь нарушения привычных канонов, он использует возможности комического в таком кругу вопросов, которые доселе исключали всякий юмор.

Эта особенность поэтического мироощущения послевоенного Твардовского до сих пор не нашла достойного освещения в науке. Зачастую речь шла о специфическом осмыслении темы «внутреннего редактора» и жанровой оригинальности «Теркина на том свете». Безусловно, сатирическая поэма — явление в творчестве поэта, как и во всей послевоенной литературе, беспрецедентное. Однако нас интересует весь ракурс послевоенного комического мировосприятия поэта.