Загадка сюжета трагедии «Гамлет»

О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия . Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием.

Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета.

Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это «истый был король», Гамлет уточняет: «Он человек был, человек во всем». Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?

Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией.

Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен.

Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует.

Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает.

Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.

Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.

Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем «Гамлета», нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно — мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, — тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока «эта машина» принадлежит ему.

Русские переводчики обыкновенно передают слово «машина» словом «тело», не понимая, что в этом слове самая суть трагедии. Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры — Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…»

Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: «А откуда нам известно, что он медлит?» Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию. Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне — в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу.

Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и «мышеловка» будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы «что он Гекубе? Что ему Гекуба?».

Но это — достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: «О мщенье! «Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: «Ну и осел я, нечего сказать». Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.

Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в «мышеловке», а непосредственно воплотить — Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний:

Двух тысяч душ, десятков тысяч денег

Не жалко за какой-то сена клок!».

Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу. На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.

Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения. Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет.

Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.

Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.

Гамлет выбрал мысль, сделавшись «первым рефлектирующим», а через это — первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.

Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения.

Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно — в женщине, разрушил его собственную любовь.