Зарубежные Сверстники Горького

Литературоведы, русские и иностранные, отмечали, что те или иные следы влияния русской литературы сказываются — по крайней мере в отдельных произведениях — у ряда иностранных писателей, которые впервые познакомились с творчеством наших классиков уже тогда, когда были взрослыми людьми. Для Мопассана, как и для Генри Джеймса, Тургенев был уважаемым старшим собратом, с чьим опытом и взглядами они оба считались. В романе Золя «Разгром», где дана широкая аналитическая картина судеб народа на войне, отозвался опыт Толстого как автора «Войны и мира». Американские прозаики, работавшие в последние десятилетия XIX века, — У. Д. Хоуэллс, G. Крени, Ф. Норрис опирались на русскую литературу в своем стремлении к неприкрашенно правдивому изображению жизни, наперекор ложным идеалам «стопроцентного американизма». Немецкий драматург Г. Гауптман, по собственному свидетельству, которое он дал в преклонные годы, написал свою первую драму «Перед восходом солнца» под прямым влиянием драмы Толстого «Власть тьмы», покорившей его своим «особым, смелым трагизмом». В романах английского писателя Т. Гарди, как и в его драматической поэме «Дипасты», критики давно уже различили черты влияния Толстого: и в чутком и чуждом лицемерию анализе психологии людей из парода, и в решительном осуждении милитаризма и войны.

Уже на рубеже столетии стали обозначаться те основные линии, но которым шло воздействие русской литературы па мировой литературный процесс. Великие русские писатели поддержали авторитет реалистического, социально содержательного искусства, — наперекор эстетским, декадентским веяниям, которые сильно давали себя знать и в литературе ряда западноевропейских стран. Пример русских классиков побуждал наиболее одаренных и честных иностранных писателей прислушиваться к подземным толчкам истории, спускаться с олимпийских высот «чистого искусства», откликаться на те пасущпые, наболевшие проблемы жизни, которые волновали народные массы. В этом направлении на зарубежных писателей воздействовала в первую очередь, конечно, сама действительность, окружавшая их,- острые социальные и международные конфликты, колониальные войны, массовые забастовки, рост рабочего движения в Европе, первые шаги национально-освободительного движения в странах, порабощенных империализмом.

Говоря о «зарубежных сверстниках Горького», мы имеем в виду, конечно, не обязательно его ровесников в прямом смысле слова, речь идет о тех писателях разных стран, которые вошли в литературу на исходе XIX века и создали свои основные произведения в новом столетии. Эти мастера росли, творчески формировались в условиях уже развернувшегося русского литературного «вторжения», когда имена Толстого и Достоевского, Тургенева и Гоголя, а потом и Чехова, и Горького — были у всех на устах, часто появлялись на страницах периодической печати. Приобщение к опыту русской литературы стало для этих писателей неотъемлемым элементом их творческого и гражданского становления. Влияние на них русской литературы выразилось ужо в том, что они писали статьи и эссе о русских классиках и, конечно, читали и перечитывали их книги, воспринимая и применяя их уроки каждый по-своему, в соответствии с собственным индивидуальным складом и национальными традициями.

Каждый из иностранных писателей, о которых ниже пойдет речь, переживал — в бурных перипетиях социально-политической жизни начавшегося XX века — те или иные

Процессы внутренней ломки, нелегких идейных поисков. Каждому из них приходилось вырабатывать свою позицию перед лицом начавшегося всеобщего кризиса капитализма и определять свое отношение к таким событиям всемирно-исторического значения, как первая мировая война, как социалистическая революция в России и последовавшие за пен политические потрясения в разных странах. Всем им довелось пережить в ходе исторических событий, менявших лицо мира, те или иные идейные сдвиги, иногда — очень серьезные. Русская литература не была первопричиной этих сдвигов, решающим фактором тут была сама жизнь, сама социальная действительность. По русская литература стала для каждого из этих писателей по-своему как бы катализатором его идейно-творческого развития.

Проследим это на нескольких очевидных примерах.

Среди французских писателей своего поколения Ромен Роллан был и остался наиболее тонким знатоком, наиболее горячим почитателем русской литературы. Среди немецких писателей того же поколения ближе всех к русской литературе стоял художник совершенно иного по сравнению с Ролланои идейного склада — Томас Манн.

В интеллектуальной жизни Томаса Манна большое место занимала новейшая немецкая философия с ее идеями иррационализма н духовного аристократизма. Тема народа в его творчестве почти отсутствует. Однако именно влияние русской литературы помогло Т. Манну уже в раннем романе «Нудденброки» дать трезвый реалистический анализ судеб немецкого состоятельного бюргерства, в среде которого вырос он сам.

В автобиографическом очерке «О себе» (1940) Манн вспоминал о начале своей литературной деятельности. «Золя, Толстой, Тургенев были для меня богами: особенно Тургенева я вновь и вновь перечитывал, «Вешние воды», «Первую любовь», «Степного короля Лира» и прежде всего «Отцов и детей», книгу, которую я до сих пор причисляю к шедеврам европейского романа».

Начиная с 1975 года постепенно публикуются дневники Томаса Манна, которые, согласно его завещанию, оставались запечатанными в течение 20 лет после его смерти. Мы теперь видим, что русская литература сопровождала его па протяжении всего его писательского пути: он читал и перечитывал Толстого, Тургенева, Гоголя, Достоевского, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Чехова, был знаком также и с творчеством Горького. К русской литературе он обращался, в частности, в ходе работы над романами «Волшебная гора», «Доктор Фаустус», находил цепные творческие стимулы то у Толстого, то у Достоевского; незадолго до смерти он написал большой этюд «Слово о Чехове». Чтение русской литературы сложными, иногда неожиданными путями переплеталось у Т. Манна с размышлениями над собственными писательскими задачами и над острыми проблемами современности. Прочная привязанность к русским писателям несомненно помогла Т. Манну запять активную антифашистскую позицию в последние десятилетия его жизни: об этом свидетельствуют его письма и интервью, в частности дружеское письмо Л. Толстому, написанное в 1943 году.

Генрих Мани в отличие от Томаса Манна не писал эссе о русских писателях, высказывался о них в своих статьях лишь изредка, попутно. Однако русская литература, знакомая ему, как и его младшему брату, с молодых лет, имела немалое значение для пего.

Генрих Манн, сатирик по своей главной творческой сути, человек горячего общественного темперамента, рано и радикально порвал с консервативно-бюргерской средой и ее господствующими взглядами. Оп прозорливо разглядел — еще до первой мировой войны — задатки воинствующего мракобеса и милитариста, таившиеся в типическом, рядовом немецком буржуа: его роман «Верноподданный» стоит у истоков немецкой антифашистской литературы.

Великий драматург Бернард Шоу опирался на русскую литературу не только как художник, но н как социальный мыслитель и публицист.

У Шоу есть несколько пьес, непосредственно связанных с русской художественной традицией. В ранней одноактной пьесе «Избраник судьбы» он сорвал маску ложного величия с Наполеона Бонапарта, подобно тому как — это сделано в «Войне и мире». И широко известной комедии «Пигмалион) Шоу вслед за Толстым насмехается над буржуазно-светскими, условными и фальшивыми представлениями о культуре.

Как известно, и США художественный реализм прокладывал себе дорогу в конце XIX — начало XX века с, немалым трудом, преодоления давление со стороны хозяев литературно-издательского мира, требовавших от писателей благолепных картин «американского образа жизни». Среди поборников реализма в литературе США нового столетия одно из первых мест занял Теодор Драйзер. Русская литература была для него опорой в стремлении к художественной правде. В архиве Драйзера сохранились ого рукописные «Заметки о русских писателях», в них упомянут ряд крупных имен мастеров русской прозы. Наиболее важное значение для творческого развития Драйзера приобрели Толстой и Достоевский.

Эти задатки впоследствии реализовались в ряде больших романов Драйзера, особенно в главном его произведении — в «Американской трагедии». Именно здесь наиболее наглядно проявляется его преемственная связь с русским реализмом. С одной стороны, сам замысел социального романа па тему о преступлении (порожденном не какими-либо врожденными свойствами преступника, а волчьими законами буржуазного общества) восходит к Достоевскому, это отметил в свое время американский ученый В. Л. Паррингтон. С другой стороны, во многих чертах этого романа — в углубленном психологическом анализе, в проблематике совести и нравственной ответственности, в беспощадном анализе комедии буржуазного суда — сказываются уроки обоих величайших русских романистов.

Сопоставляя различных писателей, упомянутых в этой главе и, как правило, очень друг с другом несхожих, — Франса и Роллана, обоих братьев Маннов, Шоу и Драйзера, мы подмечаем в их писательских судьбах общую особенность. Они впервые познакомились с Россией еще па рубеже столетий благодаря чтению русских книг, и это чтение закономерно подготовило их к сближению с Россией повой, революционной.