Жанр прозы Александра Жолковского

В числе первоначальных названий «прозы» два имеют прямое отношение к Соколову: «Борхесандрия» и «С./З». Второе, неиспользованное, но сохраненное в тексте заглавие воспроизводит в русскоязычном варианте первые буквы «американизированных» на новой родине фамилий Соколова и Жолковского.

Они написаны через косую черту, что должно означать: «Соколову — Жолковский». Перед нами — зашифрованная, имеющая игровой характер форма посвящения. И в то же время несостоявшееся заглавие является цитатой, «русифицирующей» название книги Ролана Барта «S/Z», использованное в пародийных целях.

Книга Барта «S/Z» посвящена анализу рассказа О. де Бальзака «Сарразин». Ее название представляет собой герменевтический код, отсылающий к инициалам героев бальзаковского рассказа Sarrasine и Zambinella. Согласно Барту, «S и Z находятся в отношении графической инверсии: это та же самая буква, увиденная с противоположной стороны зеркала…» 22, с.

125. Игра Жолковского с названием прославленной постструктуралистской работы (см. также 149, 150) — указание на то, что Соколов и Жолковский принадлежат к одному полю культуры — постмодернистскому, но один (писатель С. ) представляет литературу, другой (профессор 3.) — литературоведение. Своеобразное скрещивание в вариативном заглавии «Борхесандрия» имени Борхеса и части названия романа Соколова «Палисандрия» — способ сближения этих художников слова как представителей постмодернизма.

Здесь же зашифрована часть имени Жолковского — Александр. Так как писатель С.

Соотносится и с Борхесом, и с Бартом, то и они оказываются сближенными между собой. Это не случайно. Многие культурологические открытия и парадоксы Борхеса послужили основой для постструктуралистских научных разработок.

И к Борхесу, и к постструктуралистам апеллирует Жолковский при комментировании следующего слова фразы, с которой начинается рассказ: «Профессор 3. читал Борхеса», — слова «читал». Жолковский производит такую же «раскрутку» этого понятия, какую осуществил и со словосочетанием «профессор 3.» Прежде всего он обращает внимание на большую степень неопределенности, двусмысленности, вариативности данной формы глагола: «читал» — когда-то ранее?

Осуществил и закончил процесс чтения? или: «читал» — осуществлял процесс чтения в тот момент, о котором идет речь?

Затем: «читал» — как? выборочно? полностью? начал и бросил?; «читал», но прочитал ли? От формы слова писатель переходит к уяснению значения, которым наделено данное понятие, и затрагивает проблему чтения, столь важную для постструктурализма с его концепцией чтения-письма.

Сознательно упрощая и в то же время пародируя упрощенное понимание проблемы чтения, Жолковский пишет: «Согласно теоретикам читательской реакции, чтение наполовину состоит из сочинения, читатель становится соавтором писателя, по-своему заполняя оставленные для него пустоты и истолковывая недоговоренности, — и только потому так охотно, хотя и на определенных договорных началах, отождествляет себя с текстом» (с. 4-5). Истоки подобного восприятия акта чтения он обнаруживает у Борхеса, показавшего, что читатель является автором собственной интерпретации произведения и в этом смысле автором прочитанного, подчас выражавшего эту мысль в форме парадоксов, преувеличений, литературных игр. Жолковский цитирует шутливый вопрос Борхеса «не являются ли страстные поклонники Шекспира, посвящающие себя какой-нибудь одной шекспировской строчке, в буквальном смысле слова, Шекспиром?» (с. 5), чтобы вслед за аргентинским писателем подвести нас к мысли: и исследователи, и читатели в акте чтения должны быть творцами, а не пассивными потребителями духовной пищи. Но, как и в случае с Юнгом, Жолковский стремится лишить суждение Борхеса и постструктуралистскую концепцию чтения-письма значения универсальности и опять-таки проверяет их на практике, См., например, лекцию-эссе Борхеса «Поэзия»: «… один из испанских каббалистов сказал, что Бог создал Писание для каждого из жителей Израиля, и, следовательно, существует столько Библий, сколько чтецов Библий. «…» Можно счесть два эти суждения — Эриугены о переливающемся павлиньем хвосте и испанского каббалиста о множестве Библий — примерами кельтской фантазии и восточного вымысла. Я возьму на себя смелость сказать, что они верны не только по отношению к Писанию, но и к любой книге, достойной того, чтобы ее перечитывать». Изображая перевоплощение в Борхеса читающего его профессора 3. И снова писатель не обходится без пародирования, выявляя степень условности описываемой метаморфозы, невозможности прямого отождествления читателя и автора. Характерно, что ранее чем могут быть сделаны какие-либо научные выводы, в профессоре 3. срабатывает инстинкт читателя, начиненного литературой до краев: подсознание в нужный момент выбрасывает насмешливую (по отношению к людям, страдающим манией величия) цитату из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова: «Гомер, Мильтон и Паниковский, тоже мне теплая компания», — предостерегающе прозвучало где-то на заднем плане, напомнив о той бездне относительности, которой окружены у Борхеса подобные абсолютные пики, ориентиры горнего полета ангелов» (с. 5). Таким образом, герою Жолковского удается не оказаться одной из многочисленных жертв мистификаций Борхеса, доверчиво воспринимавших его ficciones, начиненные розыгрышами и парадоксами, как собственно научные статьи. Постструктурализм оперирует понятием Текста, и в этой системе координат Текст не идентичен произведению, а читающий-пишущий — автору произведения. Разграничивал понятия «произведение» и «текст» и Борхес. В лекции-эссе Борхеса «Поэзия» говорится: «Эмерсон называл библиотеку магическим кабинетом со множеством зачарованных духов. Они возвращаются к жизни, когда мы вызываем их; пока мы не откроем книгу, они буквально физически представляют собой том — один из многих. Когда же мы открываем книгу, когда она встречается со своим читателем, происходит явление эстетическое. И даже для одного и того же читателя книга меняется; следует добавить: поскольку мы меняемся, поскольку сами мы (возвращаясь к цитированному изречению) подобны реке Гераклита, сказавшего, что вчера человек был иным, чем сегодня, а сегодня — иной, чем станет завтра. Мы беспрестанно меняемся, и можно утверждать, что каждое прочтение книги, каждое ее перечитывание, каждое воспоминание о перечитывании создают новый текст. А сам текст оказывается меняющейся Гераклитовой рекой». В статье «От произведения к тексту» Барт пишет: «В противовес произведению (традиционному понятию, которое издавна и по сей день мыслится, так сказать, по-ньютоновски), возникает потребность в новом объекте, полученном в результате сдвига или преобразования прежних категорий. Таким объектом является Текст. «…» Различие здесь вот в чем: произведение есть вещественный фрагмент, занимающий определенную часть книжного пространства (например, в библиотеке), а Текст — поле методологических операций (un champ methodologique) …».