ЖИТИЕ ЮЛИАНИИ ЛАЗАРЕВСКОЙ

В числе житий XVII в., отступающих от установившегося шаблона и стремящихся к заполнению изложения реальными биографическими фактами, наиболее значительное место принадлежит житию Юлиании Лазаревской (умерла в 1604 г.), написанному в 20-30-х годах XVII в. ее сыном, муромским городовым дворянином из детей боярских Калистратом Осорьиным. Это не столько житие, сколько повесть, даже своего рода семейная хроника, вышедшая из-под пера светского автора, хорошо знающего подробности биографии того лица, о котором он пишет, и любовно, без холодной, трафаретной риторики постороннего повествователя излагающего их в своем рассказе, где мы также находим отражение бытового уклада и исторической эпохи, в которую жила Юлиания.

Житие не лишено обычных традиционных элементов: в качестве активно действующей силы в нем выступает, как обычно, бес, насылающий на семью Юлиании тяжелые бедствия: по его попустительству погибают двое ее сыновей, он дважды преследует и пугает самое Юлианию и отступает лишь благодаря вмешательству и помощи святого Николы; элементы чуда, хотя и в очень небольшой степени, также имеют место в житии. Идеал жизни Юлиании в конечном счете — аскеза, которой она особенно предается после гибели своих сыновей: она отказывается от физической близости с мужем, постепенно усиливает пост, увеличивает пребывание в молитве и труде, спит на острых поленьях, кладет в сапоги ореховую скорлупу и острые черепки, наконец после смерти мужа перестает ходить в баню.

Вместе с тем она проводит всю свою жизнь, с детства до смерти, в непрерывном труде и в попечении о благосостоянии и судьбе своих крепостных, которых кормит во время страшных голодных лет, отказывая себе и своей семье в самом необходимом, дойдя до полной нищеты. В пору своего богатства, материального изобилия она, полновластная госпожа, распорядительница участи своих «рабов», неизменно покровительствует своим «подданым», вступается за них и оправдывает их даже тогда, когда они приносят ей большие огорчения, и этим заступничеством вызывает упреки мужа и его родни, вообще живущих с ней в мире и в любви.

Отличаясь необыкновенной кротостью, смирением и деликатностью, Юлиания отказывается от обычных услуг, какими пользуется в своем доме госпожа со стороны слуг, не позволяет, например, снимать с себя обувь, а делает это сама. Деликатность и душевная чуткость Юлиании сказываются и в такой детали: устраивая по субботам и по воскресеньям в своем доме трапезу для духовенства, вдов, сирот и своих домочадцев, она выпивает одну чарку вина не потому, что она, преданная аскетической жизни, любила вино, а для того, чтобы своим ригоризмом не обидеть гостей.

Самое существенное для Юлиании, как житийной героини нового типа, то, что она ведет благочестивую жизнь, подвизаясь не в монастыре, а в миру, в обстановке бытовых забот и житейских хлопот, которые возлагаются на нее обязанностями жены, матери тринадцати детей и госпожи, имеющей большое и сложное хозяйство.

Традиционная биография святого, с детства подпадающего под исключительное влияние церкви, не характерна для Юлиании: на первых порах, до самого замужества, она из-за дальности расстояния не бывала в церкви и, таким образом, значительное время жила вне ее прямого воздействия. Но и после, по болезни и опять-таки из-за дальности расстояния, она на долгое время перестает посещать церковь, утешая себя тем, что «пользует и домовная молитва». После гибели двух своих сыновей она пыталась уговорить мужа разрешить ей удалиться в монастырь, но, убежденная его доводами о том, что «не спасут нас ризы черные, если не по-монашески живем, и не погубят ризы белые, если богоугодное творим», она остается в миру, отказавшись лишь от плотского сожительства с мужем. Даже перед смертью она не принимает монашества, как это сделали, например, Петр и Феврония и как делали другие святые, фигурирующие в житиях.

Вообще через все житие в качестве основного положения проводится мысль о том, что возможно достичь спасения и даже святости, не затворяясь в монастыре, а благочестиво, в труде и самоотверженной любви к людям живя жизнью мирянина. Тут в известной мере сказалось, видимо, то, что автор жития был выходцем из общественной среды, которая некогда пополняла ряды заволжских старцев, отрицавших внешнее богопочитание и самодовлеющий, формальный монашеский уклад жизни.