Жизнь и смерть в русской литературе

Жизнь и смерть – начало и конец человеческого существования. Со временем седой древности народы мира сохраняют представления о том, что смерть – это метаморфоза. Паши далекие предки не верили в естественную неизбежность смерти.

Они уподобляли смерть жизни. Вернее, смерть представлялась им своеобразной границей, за которой начиналась новая жизнь в ином мире. А раз после смерти жизнь обязательно будет иметь продолжение, то человек не боялся смерти.

Земная жизнь представлялась нашим предкам одним из многих звеньев в длинной цепи всех умерших предков. Они поддерживали постоянную связь с ними на протяжении своей жизни, а потому земная жизнь их самих имела для них иную ценность и иной смысл. Она представлялась как бы переходным периодом от рождения до смерти.

Наверное, именно поэтому наши предки серьезно верили в неотвратимость своего возвращения или, как говорят сейчас, перевоплощения в новом облике.

По поводу жизни и смерти в русской литературе Д. Мережковский однажды заметил: “Русская литература, которая в действительности вытекает из Пушкина и сознательно считает его своим родоначальником, изменила главному его завету: “Да здравствует солнце, да скроется тьма!”… Шестидесяти лет не прошло со дня кончины Пушкина – и все изменилось. Безнадежный мистицизм Лермонтова и Гоголя; самоуглубление Достоевского, похожее на бездонный, черный колодец; бегство Тургенева от ужаса смерти в красоту, бегство Льва Толстого от ужаса смерти в жалость – только ряд ступеней, по которым мы сходили все ниже и ниже, в “страну тени смертной””.

Трудно не согласиться с Д. Мережковским в том, что А. Пушкин действительно самый светлый, жизнерадостный и оптимистичный русский писатель.

Простым, веселым и менее всего походившим на сурового философа описывает поэта русская мемуаристка и хозяйка литературного салона А. Смирнова. Она говорит, что А. Пушкин – “маленький, подвижный, с безукоризненным изяществом манер и сдержанностью светского, человека, с негритянским профилем, с голубыми глазами, которые сразу меняли цвет, становились темными и глубокими в минуты вдохновенья”. Он любил обрывать смехом, шуткой или эпиграммой тихие скучные беседы.

Он умел заражать своим смехом всех.

Этим жизненным задором и веселостью проникнуты и сказки, и стихи, и эпиграммы, и письма к друзьям, и “Евгений Онегин”.

Но истинная цена человеческой мудрости проверяется отношением к смерти. А о ней А. Пушкин говорит всегда спокойно – как обычно говорят люди, близкие к природе, живущие в согласии с природой:

День каждый, каждую годинуПривык я думой провожать, Грядущей смерти годовщинуМеж них стараясь угадать.

Однако каждодневные мысли о смерти не вызывают в душе поэта горечи и печальной тоски, не нарушают душевной ясности.

Истинный патриот России, А. Пушкин и после смерти хотел бы остаться им, и почивать он хотел бы “ближе к милому пределу”.

При всем своем оптимизме и жизнерадостности поэт все же не склонен отрицать неизбежное. Он принимает смерть – но с непременным благоговением перед жизнью:

И пусть у гробового входаМладая будет жизнь играть, И равнодушная природаКрасою вечною сиять.