Анализ элегии А. С. Пушкина «На холмах Грузии»

Объектом предлагаемого исследования будет звуковой строй знаменитой элегии-ноктюрна А. С. Пушкина «На холмах Грузии», точнее, система ассонансов в ее семантической функции. Под ассонансом понимается в данном случае «повтор ударных, преимущественно гласных звуков внутри стиха». Следует добавить, что автор при изучении ассонанса учитывает весь вокализм стихотворения, прежде всего — соотнесение ударных и неударных гласных. Ассонанс в качестве звукового повтора исследовался до сих пор весьма незначительно. На одну из причин этого невнимания указывает в своей статье В. В. Кожевникова: «К аллитерации, ввиду преимущественного положения согласных в русской фонетической системе, писатели прибегают особенно часто. Ассонанс используется в художественной практике несколько реже». Более важная причина заключается в том, что в русском языке всего шесть гласных звуков. Их повторы, таким образом, могут быть естественными, неосознанными и неупорядоченными, а художественный строй лишь кажущимся. К счастью, это можно проверить. Так, В. В. Кожинов пишет о том, что известная гипотеза О. М. Брика о закономерных звуковых повторах могла бы остаться гипотезой, если бы не математическая методика теории вероятности, позволяющая установить, случайны или не случайны определенные явления речи (кстати, только подобные возможности В. В. Кожинов оставляет математике в литературоведении).

Ссылаясь на крупнейшего фонолога Н. С. Трубецкого, В. В. Кожинов признает, что «в любых текстах частота употребления тех или иных звуков одинакова», за исключением «поэзии и особо изысканной прозы, где намеренно искусственная деформация естественной частотности рассчитана на то, чтобы вызвать специфический эффект (Н. С. Трубецкой)».

Следовательно, препятствия к изучению ассонанса оказываются преодолимыми. Что же касается Пушкина в его отношении к инструментовке стиха, то об этом весьма недвусмысленно высказался Валерий Брюсов: «Кажется, что Пушкин искал только точности и яркости выражения, а никак не особой преднамеренной звучности речи. Иное открывается, если изучать стихи Пушкина внимательно, если следить за рядами звуков в них, а также — если сравнивать черновые наброски Пушкина с окончательными редакциями и давать себе отчет, почему изменено то или другое слово. Тогда-то открывается этот сложный звуковой узор пушкинских стихов; тогда-то становится явно, что именно звуки слов часто руководили Пушкиным в его творчестве». П. А. Квятковский замечает, что Пушкин «мастерски пользовался» внутренним ассонансом, цитируя при этом первую строфу «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»

Теперь обратимся к тексту элегии-ноктюрна: На холмах Грузии лежит ночная мгла; Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой… Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — оттого, Что не любить оно не может.

Известно, что Пушкин много раз переделывал стихи (1) и (2). В связи с этим можно ли считать, например, что слово Грузии (1) появилось по звуковой аналогии со словом грустно (3)? На первый взгляд, предположение выглядит абсурдом; к тому же по поводу появления Грузии возможна и другая, более «солидная» аргументация. Но приведем свидетельство такого чуткого читателя, как С. Я. Маршак, которое сочувственно цитирует и В. В. Кожевникова: «Звучание слова «грустно», еле различимое в обыденной разговорной речи, становится здесь ощутимым и внятным. Может быть, это еще потому, что оно перекликается со сходным по звуку словом «Грузия»…» (6)*. В. В. Кожевникова совершенно права, когда пишет, что «звуки, входящие в состав слова, на которое поэт хочет обратить особое внимание, оказываются повторенными в нескольких других словах строф или даже целого произведения». И конечно же, прав С. Я. Маршак, уловивший столь тонкое звуковое соответствие через строку. Внутреннее сопоставление слов Грузия и грустно оказывается, следовательно, значимым, поскольку если бы это было только «красиво» и не имело бы смысла, то зачем, спрашивается, нужна такая красота?

Попробуем углубить анализ. Сопоставив первые полустишия (1) и (3), мы легко обнаружим очевидную звуковую фигуру «косого креста», где перекликаются между собой ударные гласные, располагаясь, однако, в обратном — зеркальном — порядке. Взглянем на это пристальней:

На холмах Грузии «…» Мне грустно и легко…

Перекрестный ассонанс поддерживается всем комплексом согласных, причем не только в уже отмеченной паре Грузии-грустно, но и в другой: холмах — легко, где повторяются плавный сонорный (л) и глухой задненебный (х) — (лехко). Слово холмах можно принять за некий звукообраз (термин Д. И. Выгодского) всей элегии: его звуки рассредоточиваются и повторяются во всех восьми стихах.

Смысл «косого креста» — смысл относительный, непонятийный, музыкальный. Он порождается не только внутри звукового сопоставления, но и при соотнесении звукового слоя с логическим, фразовым содержанием отрывка. Любое сопоставление рождает смысл, но он может оказаться не проясненным до конца. Он может быть также одним из низших смыслов, которые, интегрируясь, проясняются в более общий и в то же время более точный смысл. Он может даже противоречить смыслу на высшем уровне, может быть непохож на него, как непохожи все семь цветов радуги на белый цвет, который их поглощает и из них рождается. Мы приняли слово холмах — вероятно, точнее, на холмах, что позволяет воспринимать слово как логически значимое, — за музыкальный ключ элегии: в нем ударное (о), неударное (а) и своеобразный комплекс из глухих и сонорных, делающий основной тон слова звучно-мягким. Два гласных: низкий по тембру (о) и средний (а) — составят основную мелодию стиха. Преобладает то один, то другой, но в конце концов доминирует (о), как бы одерживая победу.

Звук (а) преобладает в первой половине строфы («На холмах Грузии» — восьмистишие, то есть одна строфа); он, очевидно, ассоциирует с мотивом светлой печали, наполняет сингармоническое слово Арагва, побеждает в концевых полустишиях (1) и (3) (Ночная мгла и печаль моя светла) и особенно в подхвате (4) (Печаль моя полна…). Во второй половине строфы звук (а) графически совсем не имеет места (единственное исключение — «я» в слове унынья, однако как звук он не выявлен). Зато он — и в этом главное в звуковой структуре элегии — все время борется с (о), как бы стремится снять его в многочисленных редукциях. Впрочем, этот процесс идет по всему восьмистишию; только в первой половине он менее заметен, потому что там (а) еще преобладает. Всего редуцированных (о) — 16 (в первой половине — 7, во второй — 9). В первой половине ударных (а) — 9; ударных (о) — 4. Во второй половине ударных (о) — 10 ударных (а) — 0, ни одного. Даже в абсолютном смысле частотность буквы «о» (не звука!) в элегии выше одной — 15% против 11% нормы (30 на 197 букв) (9)*. Относительная же частотность — 30 из 84 гласных, а среди ударных — 14 звуков из 33 (силу ударений я не учитывал, поскольку она относительно произвольная). Против 14 ударных (о) выступают 9 ударных (а), а на все остальные 4 гласные приходится всего 10 ударений: у-ы — 1; е — 1; и — 4 (исключительно в окончаниях глаголов (1) и (2), (7) и (8) — своеобразное кольцо). Подавляющее преобладание в ударениях низких и средних гласных над высокими видно, в конце концов, без всякой арифметики.