Анализ текста повести «Максим Масимыч». Часть третья

Печорин все не появляется, а Максим Максимыч уже исстрадался от ожидания. Отказавшись пить чай, он «минут через десять» все-таки оставил свой наблюдательный пост, «наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве». Он ждал Печорина до ночи; очень поздно он, наконец, лег, но «долго кашлял, плевал, ворочался.

— Не клопы ли вас кусают? — спросил я. — Да, клопы — отвечал он, тяжело вздохнув». Очень горько за старика. Ему и стыдно: похвастался, что Печорин «сейчас прибежит», а он не идет; и нетерпеливое желание увидеть человека, которого он так любил, все еще живо; и обида растет в нем, и беспокойство гложет: что же могло случиться, что могло задержать Печорина — уж не беда ли с ним стряслась?

Рано утром старик уже снова был на своем посту. Вдобавок ко всем мученьям, любовь к Печорину начинает мешать ему выполнять служебные обязанности: он должен пойти к коменданту, но боится уйти, пропустить своего друга… Может быть, он уже понял, что Печорин ждать его не будет! Оставив на посту своего спутника, он «побежал, как будто члены его получили вновь юношескую силу и гибкость». Было бы неудивительно прочесть такие слова о немолодом человеке, полюбившем женщину, — так бегут на свидание. Но Максим Максимыч бежит по служебным делам, боясь пропустить встречу с другом и не смея нарушить свой долг; еще обиднее становится за него: ничего нет в жизни у штабс-капитана — ничего и никого, кроме Печорина: это его единственная привязанность.

Уже не только Максим Максимыч, но и читатель устал ждать, и Автор «начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана». Пора бы герою появиться — но его появлению предшествует еще описание прекрасного утра с золотыми облаками, с толпами народа на широкой базарной площади; среди шума и золота появляется Печорин. Мы ждем: как он поведет себя? А он, «закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот». Ожидание, нетерпение, длинный церемониал встречи — все это определяет состояние Максима Максимыча, не Печорина. Он холоден и спокоен — более того, ему скучно. Первое, что мы о нем узнаем: он «зевнул раза два» — никакого волнения при мысли о предстоящей встрече, никакого движения души. Только здесь, в середине второй из пяти повестей, составляющих роман, Лермонтов рисует портрет Печорина. Чтобы точнее представить себе, что нового внес этот портрет в русскую литературу, обратимся к прозе Пушкина.

Пушкинские портреты кратки. Почти всегда он сообщает возраст героя, цвет или общий облик одежды и самое общее представление о внешности. В «Арапе Петра Великого» «графиня Д., уже не в первом цвете лет, славилась еще своею красотою»; Наталье Гавриловне «было около шестнадцати лет, она была одета богато, но со вкусом…» В «Выстреле»

Граф был «мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою», о графине сказано: «В самом деле, она была красавица». Дуня в «Станционном смотрителе» — «девочка лет четырнадцати. Красота ее меня поразила». Изредка добавляется какая-нибудь одна деталь внешности: в «Метели» Бурмин был «с Георгием в петлице и с интересною бледностию» (курсив Пушкина), Минский в «Станционном смотрителе» «явился молодым стройным гусаром с черными усиками», об отце Дуни сказано: «Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах».

Может создаться впечатление, что Пушкину просто неважна внешность героя (тем более, что в его романе в стихах ни Онегин, ни Татьяна вообще внешне не описаны, а о Ленском известна только одна деталь: «кудри черные до плеч»). Такой вывод был бы слишком поспешен. Пушкинские портреты бывают безлики, формальны (Лиза Берестова, Маша Троекурова и прочие девушки мало чем отличаются друг от друга), но бывают и очень точны — при всей краткости. О Петре в одной строчке сказано очень много, его видишь: «высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою в зубах».

В «Капитанской дочке» — последнем прозаическом произведении Пушкина — два портрета очень подробны. Вот один из них: «Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую». Так описана Екатерина ІІ. Вот второй портрет: «Наружность его показалась мне замечательна. Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были обстрижены в кружок; на нем был оборванный армяк и татарские шаровары». Так описан Пугачев.

Исследователи литературы давно заметили, что Пушкин описал Екатерину не так, как он (или его читатели) себе ее представлял, не так, как могли описать ее старшие современники Пушкина, помнившие императрицу, а так, как она была нарисована на портрете Левицкого, до сих пор висящем в Русском музее. Это был официальный портрет — так полагалось представлять себе императрицу. Пушкин не добавил ни одной детали к официальному облику Екатерины. В «Капитанской дочке» она точно такая, как на портрете: белое платье, чепец, душегрейка, румяное лицо, и даже белая собачка не забыта (она напугала Машу Миронову). Императрицу Пушкин не хотел описывать от себя, своими глазами. Пугачева он описал так, как представлял себе его. Но принцип описания остался тот же: живописный. Как на портрете, сделанном художником. Это и есть главное во всех пушкинских портретах, даже самых кратких: они дают материал для иллюстрации, но не помогают понять характер, психологию героя.

Пушкин и не ставил перед собой этой задачи. В его прозе характеры людей раскрываются в поступках, в действии; читатель познает внутренний мир героев, наблюдая их поведение, конфликт с обществом, отношения с другими людьми. У Лермонтова задача иная: понять «историю души человеческой», заглянуть в эту душу так глубоко, как никто до него не заглядывал. Все подчинено этой задаче: композиция романа и подбор героев, описания природы и диалоги. Выполнению этой же задачи служит портрет Печорина — первый психологический портрет в русской литературе.