Баллады Жуковского

I. «Людмила», «Ленора», «Светлана»

Создавая жанр баллады в русской литературе , Жуковский не стремился к изобретению оригинальных «отечественных» сюжетов. Из более чем тридцати написанных им баллад лишь несколько имеют фабулу, придуманную самим поэтом: «Ахилл», «Эолова арфа», «Двенадцать спящих дев» , «Узник», отчасти «Светлана», если не учитывать ее внутренней зависимости от «Леноры» Бюргера. Остальные — переводы из Гете, Шиллера, Саути, Уланда и других. Но как раз среди этих переводов — подлинные шедевры русской лирики: «Рыбак», «Лесной царь», «Торжество победителей», «Кубок», «Жалобы Цереры» — баллады, представляющиеся читателю наиболее самостоятельными, наиболее выражающими дух поэзии Жуковского.

Для того чтобы понять, почему так произошло, достаточно обратиться к статье поэта «О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов» .

Уже первое правило переводчика, которое выдвигает Жуковский, звучит парадоксально: «…излишнюю верность почитаю излишнею неверностью». Дальше он расшифрует: «Переводчика можно сравнить с должником, который обязывается заплатить если не тою же монетою, то по крайней мере ту же сумму». Иногда представляется, что Жуковский возвращал взятое взаймы с процентами. «…Никогда не должно сравнивать стихов переводчика со стихами, соответствующими им в подлиннике: о достоинствах перевода надлежит судить по главному действию целого». Последнее фактически означало подлинную оригинальность его стихов, поскольку любое произведение, воздействующее на нас в своей целостности, воспроизводит одну и ту же модель — модель прорыва, радости видения, открытия.

И совершенно неважно, что позволило автору этот прорыв осуществить: жизненное наблюдение по поводу изменений в природе, опыт любовной неудачи или же глубинное понимание чужого текста как «своего», то есть как свидетельства твоей экзистенциальной ситуации. Потому что если в этом мире что-то и происходит, то всегда, Когда происходит, происходит с тобой. Событие по-настоящему совершается лишь тогда, когда становится со-бытием.

И вот это событие присутствует во всех балладах Жуковского, делая их произведениями не только лирическими, но и автобиографическими в широком смысле этого слова.

Известно, какое влияние на судьбу поэта имела его любовь к племяннице — Машеньке Протасовой, любовь хотя и взаимная, но безнадежная. Маша вынуждена была выйти замуж за профессора медицины И. Ф. Мойера и переехать в Дерпт. И хотя муж ее боготворил, а Жуковский остался самым преданным другом семьи Мойеров, молодая женщина не чувствовала себя счастливой. В начале 1822 года Жуковский навещает ее, Машенька рада ему несказанно. Пишет подруге: «Ах, я люблю его без памяти и в минуту свидания чувствовала силу любви этой святой, которую ни за какие сокровища света отдать бы не могла».

Через год, в феврале 1823 года, Жуковский вместе с сестрой Маши — Александрой Воейковой снова едет в Дерпт. Он прожил рядом со своей любимой до 10 марта — и это была их последняя встреча. Маша ждала второго ребенка. Через неделю после отъезда Жуковского у нее начались роды.

Младенец родился мертвым, вскоре скончалась и она. Сраженный страшным известием, поэт прискачет в Дерпт на следующий день после похорон. А 19 марта появится стихотворение:

Ты предо мною Стояла тихо. Твой взор унылый Был полон чувства. Он мне напомнил О милом прошлом…

Он был последний На здешнем свете.

Ты удалилась, Как тихий ангел; Твоя могила, Как рай, спокойна! Там все земные Воспоминанья, Там все святые О небе мысли.

Звезды небес, Тихая ночь!..

В том состоянии, в котором находился Жуковский, иные сходили с ума. Но это был человек какого-то невероятного смирения и мужества. Вот что он писал Кюхельбекеру в конце того же страшного для него 1823 года: «Любезный Кюхельбекер!.. Ваше письмо очень грустно и мрачно, и расположение ваше заставляет невольно о вас беспокоиться.

Те мысли, которыми вы наполнены, весьма свойственны человеку с чувством и воображением; но вы любите питать их — я этого не оправдываю! Такого рода расположение недостойно человека. По какому праву браните вы жизнь и почитаете себе позволенным с нею расстаться! Этому нет никакого другого имени, кроме унизительного: Сумасшествия! Вы можете быть деятельны с пользою, а вы бросаетесь в область теней и с какой-то гордостью смотрите оттуда на существенное, могущее для вас быть прекрасным.

Составьте себе характер, составьте себе твердые правила, понятия ясные; если вы несчастны, боритесь твердо с несчастьем, не падайте — вот в чем достоинство человека! Сделать из себя кусок мертвечины… весьма легко… оригинальности же нет в этом никакой…»

Жуковский всю жизнь кого-то терял. В самой ранней юности близкого друга — Андрея Тургенева, затем любимую женщину, в зрелые годы великого своего ученика — Александра Сергеевича Пушкина. Тема утраты дорогих сердцу людей стала одной из основных в его творчестве.

А она привела к пониманию противоречивой, трагической природы человеческого счастья, к пониманию подлинного назначения любви.

Первой балладой, которую Жуковский закончил 14 апреля 1808 года, была «Людмила», имеющая характерный, почти вызывающий подзаголовок: «Русская баллада». В недалеком будущем по поводу этой Русскости разгорится ожесточенная полемика в печати, но пока нас будет интересовать не она, а те специфические черты лирики Жуковского, которые превратили немецкую «Ленору» в нашу «Людмилу». И тут, к счастью, мы располагаем другим переводом самого Жуковского, выполненным в 1831 году, как бы специально для того, чтобы продемонстрировать умение создавать не только вольные переложения иноязычных авторов, но и произведения, близкие к оригиналу. И размер в «Леноре» — бюргеровский, ямбический , и детали более зримые, поданные живописно-описательно, и прикрепления к действительности более точные.

Так, суженый Леноры сражается в армии прусского короля Фридриха, а война идет с австрийской императрицей Марией Терезией.

В «Людмиле» ничего этого нет. События происходят как бы в мире вообще, неизвестно где, без определенного прикрепления:

Пыль туманит отдаленье; Светит ратных ополченье; Топот, ржание коней; Трубный треск