Борьба идей вокруг русской литературы

Задолго до того как русская литература получила громкий резонанс за рубежом, крупные иностранные писатели, знакомые с нею главным образом по книгам Тургенева, стали обращать внимание на ее острые социальные мотивы. Флобер, высоко ценивший в Тургеневе прежде всего своеобразие и топкость художественной манеры, в письмо к нему от 16 марта 1863 года особо похвалил его за симпатию «даже к самым ничтожным существам, то есть за сочувствие обездоленным.

Анатоль Франс в статье о Тургеневе, опубликованной в 1877 году, высказал обоснованные суждения о русской «реалистической школе», которая сложилась в трудных условиях, в противостоянии царскому деспотизму, и черпает свою силу в тесных связях с действительностью. Ги де Мопассан в двух статьях о Тургеневе (1880, 1883) отмстил его дух свободолюбия и художническое чувство нового. «Как стрелы, бьющие в одну и ту же цель, каждая его страница разила в самое сердце помещичью власть и неиавистпый припцип крепостного права. Так была создана истерическая книга под названием «Записки охотника»… «Благодаря могучему дару наблюдательности, которым обладал Тургенев, ему удалось заметить пробивающиеся ростка русской революции еще задолго до того, как это явление вышло на поверхность».

Живейший интерес к русской литературе — именно в связи с развитием освободительного движения в нашей стране — проявляли в те же годы Маркс и Энгельс. Не так давно было впервые опубликовало письмо Маркса писательнице Берте Аугусти (25 октября 1879 г.), где он, отзываясь весьма критически о расхожей немецкой беллетристике, попутно замечает: «…я… очень избалован лучшими французскими, английскими и русскими романистами»‘. О каких русских романистах может здесь идти речь? Толстой и Достоевский при жизни Маркса почти не были известны ira Западе; по-видимому, здесь имеется в виду в первую очередь Тургенев. Известно, что и Маркс и Энгельс, изучая русский язык, обращались к «Евгению Онегину» в оригинале, что в круг их литературных интересов входили и Некрасов, и Салтыков-Щедрин.

В глазах основоположников научного социализма именно революционное брожение, происходящее «глубоко в пирах», в народе, и было той невидимой основой, на которой вырастала богатая духовная культура России, особенно в. современную им эпоху, во второй половине XIX века. Очевидно для нас близкое родство взглядов 15. И. Ленина на. русскую литературу с теми замечаниями, суждениями, оценками, которые мы находим у Маркса и Энгельса.

О судьбах русской литературы за рубежом невозможно говорить, не принимая во внимание книги де Вогюэ «Русский роман». Еще до выхода этой книги в 1886 году отдельные ее главы печатались в виде журнальных статей; после выхода она сразу приобрела большую популярность, была прочитана далеко за пределами Франции. Нет оснований дриписывать де Вогюэ некую исключительную роль в качестве первооткрывателя русской литературы на Западе (как это часто делается в иностранной критике). Успех этой книги был обусловлен ие только ее литературными достокпства-jH, обилием фактического материала, живостью изложения, но прежде всего тем, что она пришлась ко времени. Она была опубликована в тот момент, когда интерес к русской культуре был разбужен и деятельностью Тургепева, и статьями разных авторов во французской, английской, немецкой печати, а главное — целой цепью исторических обстоятельств, приковавших внимание Запада к России, к ее судьбе и общественной жизни.

У де Вогюэ есть свои бесспорные заслуги. Он первый. убедительно заговорил о высоких эстетических достоинствах русского романа. Однако виконт де Вогюэ, аристократ и консерватор, тесно связапный в годы своей дипломатической службы в России с правящей дворянской верхушкой, рассматривал русскую литературу в не историческом, иррационалистическом плане. Он акцентировал в ней христианский мистицизм, экзотику таинственной русской души. Социально-политические мотивы русской прозы были ему в

Значительной мере чужды. Литература и публицистика русской революционной демократии и ноши осталась для него книгой за семью печатями.

Многие иностранные читатели, знакомившиеся в конце прошлого столетия с русской литературой, спрашивали себя: как могло вырасти в царской ‘России искусство такой нравственной и художественной мощи? И в чем основной смысл тех идей, тех открытий, которые ато искусство дало миру?

Сам факт растущей популярности русских писателей раздражал идеологов консервативно-националистического лагеря, в частности в Германии и во Франции, считавших, что «русская мода» наносит урон престижу западных литератур. Эти чувства раздражения и предвзятости очень откровенно выразил, например, видный французский писатель Морис Баррес в журнальной статье, появившейся в 1886 году: «Всем известно, что за последние два месяца у людей, осведомленных и обладающих вкусом, стало обычаем восклицать при встрече со знакомыми после первых приветствий: «Ах! Читаете ли вы этих русских?» Вы отступаете на шаг и говорите: «О! Этот Толстой!» Другой, наступая па вас, вторит: «Достоевский!» Именно так в 1886 году принято доказывать изысканность своего вкуса… Л поборники чистого искусства идут еще дальше: «Ах! — говорят они с горькой усмешкой. — Запад уже стар! Копец приходит латинским расам!» …Достаточно было кому-то перевести русские романы и еще кому-то перелистать их — и вот уже нам заявляют, что наша литература повержена в прах…»

Баррес был не одинок в своей неприязни к «этим русским». Но неприязнь эта диктовалась именно тем, что русская литература обращалась вовсе не к любителям «чистого искусства», не к узкому кругу избранных. Напротив, эта литература шла навстречу запросам демократической публики именно тем, что ставила под сомнение самые основы строя.

Вступление буржуазного общества в стадию империализма давало себя знать и в области культурной жизни, деятели реакции активизировались и в сфере литературы, искусства. В разных странах неоднократно делались попытки не только нейтрализовать, пресечь «вредное» влияние русской реалистической литературы на западную публику, но и использовать слабые стороны мировоззрения русских классиков в буржуазно-охранительных целях. Это коснулось прежде всего Достоевского; западные истолкователи неоднократно старались включить его в орбиту защитников капиталистического мира, представить его предтечей Ницше и чуть ли не апологетом «белокурой бестии», которой «все позволено».

Книга русского писателя Д. Мережковского «Толстой и Достоевский» (1901), переведенная па ряд иностранных языков, со своей стороны помогала насаждать превратные взгляды на творчество великих русских писателей.

И ту пору Достоевского уже не было в живых. А Толстой продолжал жить и работать в течение трех десятилетий, после того как достиг всемирной славы. Против Толстого ополчилась целая когорта противников, — в их числе были и видные правительственные деятели разных стран, от президента США Теодора Рузвельта до французского министра Жоржа Клемансо (заслужившего впоследствии кличку «Клемансо-Тигр»); в числе яростных гонителей Толстого и русской литературы в целом оказался и немецкий философ Евгений Дюринг, вызвавший в свое время уничтожающую критику со стороны Энгельса и ставший к концу XIX века отъявленным мракобесом.