«Будущая жизнь» в представлениях Раскольникова

В замысле Раскольникова существует непримиримое противоречие: собирался в отдаленном будущем стать «благодетелем» человечества, общим счастьем заняться, а «дело» задумал — убив старуху-процентщицу, «положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…».

В осуществлении замысла цель Раскольникова приобретает буржуазно-прагматическое выражение: ему нужны магические «три тысячи» на устройство карьеры.

«Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне в ту минуту все равно должно было быть!..» — бичует себя Раскольников, смятенно осознав это трагическое противоречие. У Раскольникова нет «утопии».

Социалистический идеал «всеобщего счастья» лично его не устраивает — достижение отдаленно, так и жизнь его пройдет. Виды на отдаленное будущее неопределенны: хотел бы стать «благодетелем» человечества, филантропическими благодеяниями («тысячью добрых дел») искупить одно злодейство, но понимает после преступления, что вполне может стать и «пауком», чужие жизни заедающим. Эту будущность Раскольников суеверно боится загадывать — он ее не знает и не хочет знать. Зато исполнение «дела» выявляет буржуазно-прагматический расчет героя — устройство собственной судьбы и личной карьеры. Виды Раскольникова на будущее в любом из названных вариантов приобретают ярко выраженный антисоциальный, индивидуалистический характер. Это результат утраты Раскольниковым веры в человека, в возможность его нравственного перерождения.

Идея «недодумана» Раскольниковым: «…неразрешенных пунктов и сомнений оставалась еще целая бездна» . И жил бы он, наверно, с этим «целые годы», так и не исполнив задуманного, если бы не случай, с которым и спорить было бесполезно, который «подействовал на него почти совсем механически».

Преступление — это еще и эксперимент Раскольникова над самим собой, «тварь ли я дрожащая или право имею». В конце концов Раскольников «только попробовать сходил». Правда, преступление — неудавшийся эксперимент:

«Старушонка вздор! — думал он горячо и порывисто, — старуха, пожалуй что, и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался… Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается…» .

Честолюбие его уязвлено: по своей же классификации, попал в «глупенькие и тщеславные»; есть у Раскольникова такое «дополнение» к двум разрядам людей — так он называет «обыкновенных», возомнивших о себе как о «необыкновенных». Этим «разрядам» иногда придается слишком большое значение в объяснении идеи Раскольникова, но к ним нельзя сводить ни идею, ни тем более теорию героя романа. Разделение людей на два «разряда» — исходное условие рассуждений Раскольникова, оно входит во все тематические комплексы его идеи, но не создает самостоятельного мотива: «необыкновенные» способны на «новое слово», они всегда «правы», они — «благодетели и установители человечества», «не подлецы», «не твари дрожащие», им «все разрешается».

Нравственное чувство Раскольникова обессилено «казуистикой» и легко подвержено разного рода извращениям «логики»: в теории Раскольников совмещает преступление и совесть, само преступление становится для него разрешением нравственной проблемы. Но (есть тут одно «но») «казалось бы, весь анализ, в смысле нравственного разрешения вопроса, был уже им покончен: казуистика его выточилась, как бритва, и сам в себе он уже не находил сознательных возражений. Но в последнем случае он просто не верил себе и упрямо, рабски, искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому». Раскольников не верил себе даже в момент наивысшего обольщения своей идеей. Вот откуда эта «какая-то жажда людей» у героя в первых главах романа.

Теория и «предчувствия» — два полюса идеи Раскольникова, но если теория определяет сущность его идеи, то «предчувствия» становятся мощным разрушительным фактором ее, особенно после преступления не по теории, не «по совести», когда под топор Раскольникова попала «кроткая» Лизавета, которую тот не собирался убивать. Лизавета случайно оказалась на месте преступления, но не случайно Достоевский свел лицом к лицу Раскольникова и Лизавету. Это испытание героя и его теории: убьет или не убьет. По теории не должен убить — не «по совести», но он убил и уже не мог поступить иначе: и убил бы любого — Коха, Пестрякова, кого угодно, кто встал бы на его пути. Убийство кроткой Лизаветы, которое Раскольников уже не мог не совершить, — сокрушительный удар по идее героя, начало распада ее.

Уже в момент совершения преступления он убеждается в несостоятельности своей теории «крови по совести» — преступление и совесть несовместимы, любое преступление бессовестно. Сбывшиеся во время преступления «предчувствия» рушат весь прежний строй мышления Раскольникова. Разрушенная самоубийственным экспериментом героя над самим собой идея перестает существовать даже как дисгармоничное целое. Начинается длительный процесс ее распада — сложный и противоречивый процесс изживания Раскольниковым своей преступной идеи. И если до преступления Раскольников искал «сознательные возражения» своим верованиям, то после преступления он отчаянно ищет «возражения» уже той правде, которую узнал, убивая Лизавету. Читателя часто сбивают с толку постоянные возвращения героя к раз и навсегда, казалось бы, оставленным мыслям, а Раскольников снова и снова их проверяет, прежде чем расстаться с ними окончательно или еще раз вернуться к ним, чтобы снова убедиться в ложности своих убеждений (чего стоит, например, возвращение Раскольникова к «призраку» своей идеи на каторге — накануне окончательного освобождения от нее!). Но в том-то и значение «наказания» Раскольникова в романе Достоевского, что тот терпит поражение, изо всех сил отстаивая свою идею, — другой на месте Раскольникова не стал бы тратить столько духовных сил.

В таком сложном и противоречивом единстве выступает в романе трагическая вина Раскольникова — его преступная идея.