Царскому Селу — 305 лет

24 июня 2015 года в России будет отмечаться юбилей Царского Села . Это место по праву считается у нас колыбелью русской литературы. Его можно назвать и отечественным Парнасом, и поэтической столицей России.

«Словно золоченые завитки рокайля, нарядные и на-ивные, извиваются сладкие похвалы Царскому Селу в стихах Ломоносова, Богдановича, Державина, и музыка их звучит, как мелодия менуэта в огромной, гулкой галерее Большого Дворца, — так начинает свою книгу «Город муз. Царское Село в поэзии» Э. Голлербах. — Сотни огней дробятся в зеркалах, ложатся пламенными бликами на пухлые щеки амуров и тусклым серебром тонут в мутной сини запотевших окон; проплывают пестрые шелка — шинуазель и гроденапль, шелестят упругие складки камзолов и робронов, низко склоняются парики в почтительных поклонах, и восхищенный шепот сопровождает напыщенную декламацию поэта:

Как если зданиям прекрасным Умножить должно звезд число, Созвездием являться ясным Достойно Царское Село…»

Эту же одическую интонацию подхватит в своем отроческом стихотворении Пушкин:

С холмов кремнистых водопады Стекают бисерной рекой, Там в тихом озере плескаются наяды Его ленивою волной; А там в безмолвии огромные чертоги, На своды опершись, несутся к облакам. Не здесь ли мирны дни вели земные боги? Не се ль Минервы росской храм?

Не се ль Элизиум полнощный, Прекрасный Царскосельский сад, Где, льва сразив, почил орел России мощный На лоне мира и отрад?

К царскосельским садам, райским садам своей лицейской юности, Пушкин будет возвращаться мыслью всю жизнь. В ссылке, в одиночестве он, москвич, назовет Царское Cело — отечеством, причем не только своим, но и всеобщим: «Нам целый мир чужбина; // Отечество нам Царское Село». Как свою поэтическую родину он утвердит это место и в восьмой главе «Онегина»:

В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал, В те дни в таинственных долинах, Весной, при кликах лебединых, Близ вод, сиявших в тишине, Являться муза стала мне. Моя студенческая келья Вдруг озарилась: муза в ней Открыла пир младых затей…

Пушкинская очарованность Царским Селом передастся русской поэзии по наследству. С особой силой она вспыхнет в поэзии Ахматовой, лелеющей «еле слышный шелест» пушкинских шагов в царскосельских аллеях. Ее детство тоже пройдет в этом городе, но уже на исходе благословенного XIX века.

Пока же, в середине столетия, Царское Село, оставаясь местом литературным, меняет свой «знак»: «В эпоху Пушкина Царское Село — колыбель поэзии, — после пушкинской эпохи оно становится богадельней поэзии: поэты не начинают здесь жизнь, а кончают ее. Здесь если не смерть, то закат Тютчева, Вяземского; позднее — ранний закат Анненского». Неожиданное замечание Э. Голлербаха вызывает в памяти тютческие строки, осенние, вечерние, грустные:

Осенней позднею порою Люблю я царскосельский сад, Когда он тихой полумглою, Как бы дремотою, объят И белокрылые виденья На тусклом озера стекле В какой-то неге онеменья Коснеют в этой полумгле…

И на порфирные ступени Екатерининских дворцов Ложатся сумрачные тени Октябрьских ранних вечеров — И сад темнеет, как дуброва, И при звезда́х из тьмы ночной, Как отблеск славного былого, Выходит купол золотой…

«Последний из царскосельских лебедей», Иннокентий Анненский, тоже по-своему выразил грустное очарование этих мест. «Чтобы до конца проникнуться лирикой Анненского, — утверждает Э. Голлербах, — нужно пережить что-то большое в тишине осеннего парка, нужно прислушаться к тому, о чем шелестят «раззолоченные», но чахлые сады «с соблазном пурпура на медленных недугах», прислушаться к напевам осени, почувствовать сладкую боль одиночества и «красоту утрат»».

«Там стала лебедем Фелица // И бронзой Пушкин молодой», — скажет о Царском Селе Анненский. При его непосредственном участии в 1899 году здесь был открыт ставший знаменитым памятник Пушкину-лицеисту:

На синем куполе белеют облака, И четко в высь ушли кудрявые вершины, Но пыль уж светится, а тени стали длинны, И к сердцу призраки плывут издалека. Не шевелись — сейчас гвоздики засверкают, Воздушные кусты сольются и растают, И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет, С подставки на траву росистую спрыгнет.

Настоящей музой Царского Села станет Анна Ахматова. Это город ее детства и юности, город встречи с Гумилевым, город памяти:

Все души милых на высоких звездах. Как хорошо, что некого терять И можно плакать. Царскосельский воздух Был создан, чтобы песни повторять.

У берега серебряная ива Касается сентябрьских ярких вод. Из прошлого восставши, молчалива Ко мне навстречу тень моя идет.

Здесь столько лир повешено на ветки, Но и моей как будто место есть… А этот дождик, солнечный и редкий, Мне утешенье и благая весть.

Это стихотворение помечено 1921 годом, годом смерти Гумилева. Как-то по-особому отзовется оно в позднем, написанном на рубеже 60-х, стихотворении:

Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли, Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ. Одичалые розы пурпурным шиповником стали, А лицейские гимны все так же заздравно звучат.

Полстолетья прошло… Щедро взыскана дивной судьбою, Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, — И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою Очертанья живые моих царскосельских садов.

«Царское Село в литературе» — тема безбрежная. Из стихов, посвященных этому месту, составляются поэтические антологии. В наших коротких юбилейных заметках мы перелистали лишь некоторые их страницы. И напоследок — стихотворение царскосела Вс.

Рождественского, в котором можно и увидеть некий итог, обобщение темы, и расслышать голоса разных поэтов, узнать скрытые цитаты, расшифровать имена.

Город Пушкина

Нет, не мог он остаться в былом! Неподвластный обычным законам, Бывший некогда Царским Селом, Стал он царственных муз пантеоном.

Видел город сквозь грохот и тьму Над собой раскаленное небо, Вражьей злобой прошло по нему Беспощадное пламя Эреба.

Но над пеплом есть праведный суд, И ничто не уходит в забвенье. Музы, в свой возвращаясь приют, За собою ведут поколенья.

Сколько струн, незабвенных имен Слышно осенью в воздухе мглистом, Где склоняются липы сквозь сон Над бессмертным своим лицеистом!

К белым статуям, в сумрак аллей, Как в Элизиум древних видений, Вновь на берег эпохи своей Возвращаются легкие тени.

На любимой скамье у пруда Смотрит Анненский в сад опушенный, Где дрожит одиноко звезда Над дворцом и Кагульской колонной.

А старинных элегий печаль Лечит статуй осенние раны, И бросает Ахматова шаль На продрогшие плечи Дианы.

Юность Пушкина, юность твоя Повторяют свирели напевы, И кастальская льется струя Из кувшина у бронзовой девы.