«Цепи рвем на ощупь» сопротивление в условиях несвободы

В третьем томе своего «художественного исследования» советских тюрем и лагерей «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Солженицын очень много внимания уделяет восстаниям заключенных, особенно участившимся после смерти Сталина и ареста Берии, когда в лагерях среди политических зародились надежды на пересмотр дел и скорое освобождение. Центральное место среди них занимает Кенгирское, описанное в главе «Сорок дней Кенгира». Здесь, в Кенгирском лагере, как пишет автор, охрана специально провоцировала заключенных на волнения, открывая по ним стрельбу без всякого повода. Лагерное начальство надеялось, что легко подавит стихийный бунт и тем самым докажет свою нужность и полезность.

Однако восстание по своим масштабам превзошло все ожидания и стало мощным ударом, потрясшим систему ГУЛАГа. Первоначально зеки решились на забастовку протеста против убийства конвоиром лагерника-баптиста . Забастовку подавили, лишив забастовщиков пайков. Солженицын иронически замечает: «…Личным и массовым своим участием в подавлении забастовки офицеры МВД как никогда доказали и нужность своих погон для защиты святого порядка, и несокрушаемость штатов, и индивидуальную отвагу».

Но вскоре события вышли из-под контроля начальства Оно вздумало сломить политических с помощью блатных и завезло в лагерь несколько сот человек, осужденных по уголовным статьям Тут был расчет смирить политических руками блатарей, расколоть заключенных и отбить у них охоту к бунтам. А в результате получился самый крупный мятеж в ГУЛАГе. Политических было вчетверо больше, и они выступили против воров единым фронтом, принудив их к повиновению.

Восстание оказалось хорошо подготовленным и неожиданным для охраны. Начали блатные, которых солдаты расстреляли. Потом поднялись политические, и почти весь лагерь оказался освобожден от конвоиров и надзирателей. Был брошен лозунг: «Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска первый!» Власти идут с восставшими на переговоры Они утверждают, что их требования по смягчению режима законны и справедливы. Солженицын с грустной иронией передает настроение кенгирцев в тот момент!

Так, братцы, чего нам еще надо? Мы же победили! Один день побушевали, порадовались, покипели — и победили!

И хотя среди нас качают головами и говорят — обман, обман! — мы верим. Мы верим нашему, в общем, неплохому начальству. Мы верим потому, что так нам легче всего выйти из положения… А что остается угнетенным, если не верить?

Быть обманутыми — и снова верить. И снова быть обманутыми — и снова верить. И во вторник 18 мая все кенгирские лагпункты вышли на работу, примирясь со своими мертвецами». К вечеру того же дня надзиратели и солдаты попытались запереть заключенных в бараках, хотя обещали оставлять бараки открытыми. Однако их постигла неудача, и зеки вновь овладели лагерем.

Мятежники, как пишет Солженицын, «уже трижды старались оттолкнуть от себя и этот мятеж, и эту свободу. Как обращаться с такими дарами, они не знали, и больше боялись их, чем жаждали. Но с неуклонностью морского прибоя их бросало и бросало в этот мятеж». И выпало кенгирцам сорок дней свободной жизни.

Они даже смогли организовать какое-то подобие самоуправления, наладить вольную жизнь. Солженицын особо подчеркивает. «Все свидетельствуют, что воры вели себя как люди, но не в их традиционном значении этого слова, а в нашем. Встречно — и политические, и сами женщины относились к ним подчеркнуто дружелюбно, с доверием». Надежды властей, что восставший лагерь погрязнет в анархии, провалились — «генералы с огорчением должны были заключить, что в зоне нет резни, нет погрома, нет насилий, лагерь сам собой не разваливается, и повода нет вести войска на выручку». Потом грянула трагическая развязка.

Сорок дней свободы были слишком сильным вызовом ГУЛАГу: «Сперва люди были хмельны от победы, свободы, встреч и затей, — потом верили слухам, что поднялся рудник, — может, за ним поднимутся Чурбай-Нура, Спасск, весь Степлаг! Там, смотришь, Караганда! Там весь Архипелаг извергнется и рассыпется на четыреста дорог! — но рудник, заложив руки за спину и головы опустив, все так же ходил на одиннадцать часов заражаться силикозом, и не было ему дела ни до Кенгира, ни даже до себя» Писатель все время дает нам понять, что восстание обречено на неудачу и что сами заключенные это чувствуют. На рассвете 25 июня 1954 г. в лагерь ворвались «прославленные танки Т-34», а за ними автоматчики. «Танки давили всех попадавшихся по дороге. . Танки наезжали на крылечки бараков, давили там.. Танки притирались к стенам бараков и давили тех, кто виснул там, спасаясь от гусениц».

Убито и ранено было более семисот человек. Жизнь в Кенгире вернулась на круги своя: «Не преминули создать из недавних мятежников ударные бригады. Расцвел хозрасчет. Работали ларьки, показывалась кинофильмовая дрянь. Надзиратели и офицеры снова потянулись в хоздвор — делать что-нибудь для дома: спиннинг, шкатулку, починить замок на дамской сумочке.

Мятежные сапожники и портные шили им легкие обхватные сапоги и обшивали их жен. И так же велели зекам на обогатиловке сдирать с кабеля свинцовый слой и носить в лагерь для перелива на дробь — охотиться товарищам офицерам на сайгаков». Как будто зекам жить стало даже лучше — теперь из-за общего смягчения режима в ГУЛАГе на окна перестали ставить решетки и бараков не запирали.

Ввели условно-досрочное освобождение. Но Солженицын не забывает о сотнях погибших кенгирцев, и помнят о них оставшиеся в живых солагерники. Писатель заканчивает рассказ о кенгирском восстании известным двустишием Роберта Бернса: Мятеж не может кончиться удачей Когда он победит — его зовут иначе. И добавляет: «Всякий раз, когда вы проходите в Москве мимо памятника Долгорукому, вспоминайте: его открыли в дни кенгирского мятежа — и так он получился как бы памятник Кенгиру».

Солженицын же воздвиг погибшим свой памятник — главу в «Архипелаге», показав нам, что дух свободы может творить чудеса, делать на время общей одушевленности восстанием воров сознательными гражданами общества, пресекать рознь между блатными и политическими, украинцами, русскими и литовцами, между верующими и атеистами. Хоть на сорок дней кенгирцы вырвались из ГУЛАГовского ада, вдохнули воздух свободы и, наверное, своим мятежом хоть немного приблизили последующее освобождение большинства политзаключенных и облегчение режима содержания для остальных.