Цветок и душа, погублены жестоким миром в романах Ф. М. Достоевского

Для Ф. М. Достоевского, как и для многих его современников, гармония общественного бытия заключалась не только в братском союзе людей, но и в единении человека и природы. Героиня романа «Бедные люди» Варенька сохранила самые светлые воспоминания о жизни в провинциальном имении, где она вволю гуляла «по полям, по рощам, по саду». Сама фамилия ее — Доброселова — напоминает об этой счастливой поре. Петербург же, чиновничий холодный город, оказывается неизменно враждебным героям Достоевского. Даже погода угнетает здесь человека то дождями и промозглыми туманами, то летней духотой и пылью. Исключением являются сцены, когда герои оказываются на Невских островах.

Варенька с восторгом благодарит Макара Девушкина, устроившего для нее прогулку на острова: «Как там свежо, хорошо, какая там зелень!» Умилило ее и то, как доволен был Девушкин, что сумел ее порадовать: «Кусточек, аллея, полоса воды — уж вы тут так и стоите передо мной, охорашиваясь, и все в глаза мне заглядываете, точно вы мне свои владения показываете». Но в том-то и дело, что Невские острова были дачным местом высшей аристократии; их чудесные парки и роскошные дворцы, прятавшиеся в зелени, являлись владениями царской фамилии и придворной знати. Прекрасные ландшафты островов не шли ни в какое сравнение со скромными сельскими пейзажами, запомнившимися Вареньке.

Но горькое осознание того, что этот рай на земле создан лишь для избранных и никогда таким, как Макар и Варенька, не жить в нем, вызывает неудержимые слезы героини. Она оправдывается: «…Я как-то настроена была вчера принимать все впечатления тяжело и мучительно, так что сердце переполнялось и душа просила слез». В романе «Преступление и наказание» Раскольников случайно забрел на острова и забылся в минутном очаровании: «Иногда он останавливался перед какою-нибудь изукрашенною в зелени дачей, смотрел в ограду, видел вдали, на балконах и на террасах, разряженных женщин и бегающих в саду детей. Особенно занимали его цветы; он на них всего дольше смотрел». С ним происходит то же, что и с Варенькой: «скоро и эти новые, приятные ощущения перешли в болезненные и раздражающие». Но если Варенька может лишь безутешно рыдать, то Раскольникова подобные впечатления укрепляют в мысли, что необходимо изменение всей социально-политической структуры общества, а для этого нужна энергия сильной, необыкновенной личности.
Героя Достоевского не случайно так привлекли цветы, писатель и сам их любил. А. Б. Врангель вспоминал, как в Семипалатинске он жил вместе со ссыльным Достоевским, и они с увлечением разводили цветы: «Цветниками нашими мы с Федором Михайловичем занимались ретиво и вскоре привели их в блестящий вид»1. Но если Достоевский точен и скрупулезен при упоминании в романах улиц, мостов, площадей, при описании интерьеров, то конкретизация названий растений встречается сравнительно редко. Чаще в общих чертах говорится о «зелени», «кустах», «цветах» и т. д.

Например, в романе «Идиот» читаем: «Дача Епанчиных была роскошная, во вкусе швейцарской хижины, изящно убранная со всех сторон цветами и листьями». Когда же встречаются точные определения растений, то это, видимо, далеко не случайно и несет какую-то значительную смысловую нагрузку. Так, герань или бальзамины на окнах являлись общераспространенной характеристикой быта мещан и городской бедноты. В «Преступлении и наказании» у старухи-процентщицы комната «с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах».

В «Братьях Карамазовых» у Смердякова, квартировавшего у соседки-мещанки, в комнате «на двух маленьких окошках помещалось на каждом по горшку с геранями». Бальзамины Девушкин видит в доме ростовщика, у которого пытался занять денег. И Вареньке он дарит горшочки с бальзамином и геранью. Вслед за этим последует новый дар: «Вам розанчиков намедни захотелось, маточка, так вот я вам теперь их посылаю». Последовательность преподнесенных в дар Вареньке цветов — от бальзамина и герани к розам — позволяет предположить, что в данном случае автор воспользовался зашифрованным с помощью растений языком свойств и эмоций, который был популярен в культуре и литературе XIX века.

Например, в том варианте «алфавита Флоры», который переписала в свой альбом А. А. Оленина, бальзамин означал — «добродетель», а герань — «уважение»2. Роза же являлась общепризнанной эмблемой любви. Конечно же сам Макар, маленький чиновник, был неискушен в салонном «языке цветов». Но автор рассчитывал на осведомленность читателя, исподволь «цветочным шифром» намекая ему на то, о чем еще не осмеливался высказаться в своих письмах герой. Макар старался уверить Вареньку, что заботится о ней, ценя и уважая ее добродетели, а сердце его было исполнено самой нежной, самоотверженной любовью. Недаром и цвет выбранной им герани («пунцовая») соответствовал представлениям о горячих чувствах, Символика же розы была настолько всем известна, что, может быть, эти цветы Макар посылал с особенным удовольствием (хотя для этого ему пришлось пожертвовать последними сбережениями), чтобы иметь возможность безмолвно выразить всю глубину своей привязанности.
Но роза (как и вообще образ цветка) соотносилась также с представлениями о недолгой, скоропреходящей красоте, о ее хрупкости и незащищенности. В поэтике Достоевского этот цветочный символ, связанный с женскими или детскими образами, приобретает трагическую окраску, неизменно сопровождая рассказы о загубленных чистых душах.

Венок из роз — на голове девочки-самоубийцы из сна Свидригайлова в «Преступлении и наказании»; в «Братьях Карамазовых» хоронят Илюшу Снегирева, вложив в его руки белые розы (белый цвет символизировал чистоту и невинность); в «Униженных и оскорбленных» умирающей Нелли старик Ихменев принес «букет прелестнейших роз, белых и красных».

Красный цвет должен был выражать горячую любовь к ней окружающих. Но в то же время, по наблюдениям С. М. Соловьева, в художественной системе Достоевского красный цвет (цвет крови) порой «становится цветом болезни, страдания, горя». Это характеризует состояние самой Нелли в последние дни ее короткой и горькой жизни. Цветы, которыми ее окружают, уже не столько поднимают ей настроение, сколько приводят в горячечное, болезненное волнение.
Она вспоминает, как Генрих, любивший ее мать, когда та тяжело заболела, пытался порадовать ее, украсив комнату цветами и зеленью: «И розаны были, такие славные розаны…» Еще ей запомнился плющ. У Олениной записано, что плющ означает «взаимную нежность». Но сердечная привязанность Генриха к матери Нелли не смогла уберечь их обоих от жестоких ударов судьбы, точно так же, как заботы Ихменевых о Нелли не способны уже продлить ее жизнь.
Лейтмотивом в творчестве Достоевского стал восходящий к фольклорным традициям образ увядающего цветка, соотнесенный с представлениями о поруганной красоте, о сломанной человеческой судьбе. В «Бедных людях» Варенька признается, что воспоминания о любви к студенту Покровскому поддерживают ее в трудные минуты, «как капли росы в влажный вечер, после жаркого дня свежат и живят бедный чахлый цветок, сгоревший от зноя дневного».

Судя по контексту романа, и сама Варенька, видимо, больная чахоткой, на пороге гибели. Может быть поэтому, пообещав Макару написать из имения, куда ее увозит Быков, она так и не прислала больше писем. На ее короткую жизнь намекает и связанный с ней в романе образ розы. В «Подростке» Версилов приносит Софье зимой «дорогой букет свежих цветов» и признается: «Мне раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать ногой.

А хотелось потому, что слишком красив. Что красивее цветка на свете из предметов? Я его несу, а тут снег и мороз. Наш мороз и цветы, какая противоположность! » Точно так же он и любит Софью, и не может не мучать ее. В «Братьях Карамазовых» в рассказе о переживаниях Снегирева, хоронившего сына, есть сходный эпизод: «Упал один цветок на снег, и он так и бросился подымать его, как будто от потери этого цветка бог знает что зависело».
Возникает ассоциация; цветок на снегу — и чистая детская душа, погубленная холодом жестокого мира. В связи с этим вспоминаются образы-параллели популярной в то время народной песни:

Ах, кабы на цветы не морозы,
И зимой бы цветы расцветали,
Ох, кабы на меня не кручина,
Ни о чем бы я не тужила…