Дмитрий Мурин: «Меня занимает вопрос: реальна ли реальность в русской литературе?»

Дмитрий Николаевич Мурин — методист, литературовед, доцент кафедры теории и методики гуманитарного образования Санкт-Петербургской Академии постдипломного педагогического образования. Заслуженный учитель Российской Федерации, кавалер ордена «Знак почета» и медали ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Живет и работает в Петербурге.

— Дмитрий Николаевич, начну с традиционного, но неизбежного в жанре интервью вопроса: расскажите о себе, о том, как Вы когда-то пришли в профессию — сначала учителя, а потом и методиста.

— 25 декабря 2008 года мне исполнилось восемьдесят лет. Из них семьдесят два года с небольшим перерывом в годы Великой Отечественной я связан со школой — если начинать отсчет от первого класса, куда я поступил в 1936 году. Конечно, я не помню, какие методы привлекались для моего образования в первые пять лет.

Смутно: в какие-то карточки-схемы надо было записывать сведения о литературных героях.

Мальчиком я был «усидчивым», и поэтому в седьмом классе «сидел» дважды: вся энергия была отдана драмкружку в ДПШ Смольнинского района. Благословение на театральную сцену получил от самого Ю. М. Юрьева, но, как сказал бы И. С. Тургенев, вмешались роковые силы, и, побывав до этого колхозником, слесарем, токарем, экскаваторщиком, в сентябре 1949 года стал студентом романо-германского отделения Ленинградского университета. Университет мне дал опыт жизни в коллективе на студенческих стройках малых электростанций, профессию тренера по фехтованию и диплом филолога-испаниста.

В тот день, когда я его получил, начался мой путь в учительскую профессию. Путь — в самом прямом смысле слова. Я шел по Ленинграду, предлагая себя Эрмитажу, Русскому музею, Публичной библиотеке, еще кому-то, уповая на то, что «молодым везде у нас дорога».

Дорога была — станции назначения не было. Она нашлась в РОНО Куйбышевского района, и 1 сентября 1954 года я вошел в 8-й класс 220-й школы в качестве учителя испанского языка. Через два года испанский язык в школах скукожился, и пришлось испанисту стать «русаком». Дальше все просто: завуч, на три года директор школы, осознание того, что руководить — не моя стихия.

Значительной вехой на ухабистой педагогической дороге стала 27-я школа, первая и до сих пор единственная в городе с углубленным изучением литературы и истории. Меня «приметила» Анна Сергеевна Дегожская, методист, известный не только в Ленинграде, и «привела» в кабинет литературы Института усовершенствования учителей, ныне Академию постдипломного педагогического образования . С тех пор тридцать восемь лет вхожу в Дом у Пяти углов…

— Вы начинали как школьный учитель. Потом стали учителем учителей. Кто из учеников Вам запомнился, знаете ли Вы, чем они занимаются и как живут сегодня?

— За годы работы в школах провел около 20 000 уроков. Я не подсчитывал поименно, но полагаю, что если собрать всех выпускников моих из «филологической», как ее называли, школы, ставших учителями, то получится целый класс. Горжусь тем, что Алла Грачева — доктор филологических наук, сотрудник ИРЛИ , что доктор философии Михаил Уваров служит в Санкт-Петербургском университете, что книги популярного поэта и литератора Николая Голя на книжных прилавках «то явятся, то растворятся», что на сцену театра Ленсовета выходит Наталья Немшилова.

В Швеции живет поэтесса Римма Маркова, в Америке — художница Алла Ефимова… А еще юристы, врачи, театральные режиссеры, работники издательств…

Мои «ученики» — также учителя литературы Санкт-Петербурга и, надеюсь, что могу так сказать, многих городов и сел Союза и России. За годы работы в ИУУ-УПМ-АППО прочел более 4000 лекций. Ездил и по стране — от Калининграда до Магадана , от Воркуты до Алма-Аты.

Мне посчастливилось выступать с лекциями о русской литературе и методике преподавания предмета в сорока шести городах, а также в Югославии и неоднократно в 1980-1990-х годах — в Болгарии.

— Дмитрий Николаевич, в течение двадцати лет Вы были членом редколлегии и автором «Литературы в школе». Печатались в «Литературе». В Интернете по запросу «Д. Н. Мурин» легко находится страница «Все книги автора».

Некоторые из них, кстати, помечены на сайтах интернет-магазинов как «букинистические издания». Я насчитала без малого шесть десятков публикаций — статей, методических очерков, книг по русской литературе и русской культуре. Есть ли среди опубликованного любимое, ставшее на годы делом жизни?

— У Евгения Иванова, друга Александра Блока, нашел понятие «тема души». Темами моей филологической и методической души стали: «Русская литература и методика ее постижения в школе» и «Петербург как феномен культуры», его душа, по слову Н. П. Анциферова, открывающаяся нам в русской литературе трех столетий.

Первая тема породила такие книги, как «Русская литература XX века: программа 11-го класса. Тематическое поурочное планирование», которая вышла в издательстве «Свет» в 1997 году и «Русская литература XIX века. Методические рекомендации в форме поурочного планирования» . Обе книги выдержали три издания, значит, оказались нужны учителям России.

Методические статьи разных лет были собраны в книжке «Описание событий в романах и других произведениях урока» .

Вторая тема обернулась книгой «Санкт-Петербург в русской литературе», вышедшей в 1993-м, тоже в соавторстве. Было три издания и «Анциферовский диплом» 1996 года. Горжусь тем, что академик РАО А. В. Даринский пригласил меня участвовать в его книге «Санкт-Петербург. 1703-тысяча девятисот семнадцатого» .

В 2004 году составил книжку «Русская литература XIX века. Петербургский комментарий», посвященную 300-летию моего города.

Последняя работа, опубликованная в 2009 году, называется «Пространство России в русской литературе XIX века». Две столицы, провинциальный город, деревня и поместье, мотив дороги, дороги-пути и дороги-судьбы — главы этой книги. Когда книга вышла, понял, что писать ее, думать над ней было интереснее, чем читать тобою написанное.

— И все же, поскольку далеко не все читатели успели познакомиться с Вашей новой книгой, расскажите о ней подробнее.

— В ходе работы над книгой меня занимали вопросы: реальна ли реальность в русской литературе от Радищева до Чехова? Где проходит граница между реальностью жизни и реализмом литературы? Здесь я выхожу за границы Петербурга — к просторам России: тут и облики Москвы и Петербурга, и приметы русской провинциальной жизни, и особенности крестьянского и помещичьего обихода позапрошлого века глазами Пушкина, Гоголя, Гончарова, Тургенева…

Хотелось бы, чтобы книга помогла учителю, а вместе с ним — и ученику увидеть наше стремительно удаляющееся прошлое.

— Играет ли роль в Вашей работе непосредственное общение с учителями?

— Безусловно. Однако лет тридцать назад эта «игра» звучала в мажорной тональности, а теперь все чаще — в минорной.

— Почему?

— Как представляется, педагогика, дидактика, методика 1970-х годов находились на подъеме. «Тайную свободу» исповедовала и наша текущая литература. То и другое требовало посредника, наставника, интерпретатора. Им и был методист, человек, стоящий между педагогической наукой и текущим литературным потоком, с одной стороны, и учительской практикой — с другой. За спиною этого кипения педагогических страстей была «оттепель». «Липецкий метод» сломал четырехэлементную структуру урока и дал свободу учительскому творчеству. «Шестидесятники» начали подвижки в ледовом идеологическом заторе.

Явилась идея проблемных принципов в обучении. За всем новым учитель, по крайней мере в Ленинграде, шел к методисту. А методист организовывал для него встречу с методистами-учеными В. Г. Маранцманом, М. Г. Качуриным и др. С блестящими лекторами и учеными-филологами Г. А. Бялым, В. М. Марковичем…

Да не было в ту пору ни одного видного ленинградского филолога, который хоть раз не встречался бы с нашими словесниками. Н. Н. Скатов, долгие годы бывший директором ИРЛИ, на приглашения всегда отвечал: «Для учителей — готов, это дело святое!»

Что же сегодня? «Года минули, страсти улеглись…» Сегодняшний учитель чувствует себя свободным от методической опеки, от методического контроля. А он, с моей точки зрения, необходим. Дилетантизм во многих сферах сегодняшней жизни породил в том числе невиданное количество пособий типа шпаргалок, «страдающих» низким профессионализмом.

Увы, многие учителя этого не видят и несут эти полузнания, полуметоды на урок. Дети мало и плохо читают — общее место! — а это значит, что и учителю можно мало знать, в том числе и об организации современного урока, психологии восприятия, механизме понимания литературного произведения. Учитель не отвечает за личность ученика.

Он отвечает за сдачу ЕГЭ.

Есть и, так сказать, внешние факторы. Как говорит Феклуша у А. Н. Островского, «время умаляться стало». И деньги тоже.

Учителю, чтобы проехать от дома к нам в Академию постдипломного педагогического образования , надо заплатить в лучшем случае 40-50 рублей. И обратно тоже надо добираться…

И еще одно соображение. При всяких аттестациях и выдвижениях сегодня, как правило, никто не смотрит на практический опыт учителя. Учитель оценивается по «документам» — по загадочному, но учено-иностранному слову «портфолио». А поскольку методиста в «портфолио» не положишь, так и не стоит к нему обращаться.

Прагматика и релятивизм — две координаты нынешнего дня.

— Как Вы оцениваете изменения в системе школьного образования, прежде всего — его модернизацию и ожидаемые стандарты второго поколения?

— Помните строчки: «Есть у революции начало — нет у революции конца»? Точно так обстоит дело с модернизацией образования. Я не вижу ее конца.

Пока идет модернизация, многие чиновники от образования могут жить спокойно: им есть, что есть.

Модернизация — это обновление. Но всякое ли обновление становится улучшением? Да, нужны технически оснащенные кабинеты, но нужны и книги, «толстые» журналы, которых школы лишены.

Да, нужны, вероятно, интерактивные доски, но еще больше нужны учителя, обладающие не бумажкой о «высшей квалификации», а высокой духовной, нравственной, эстетической, педагогической культурой.

В дискурсе модернизации образования забыт учитель, престижность Профессии пала. Выпускники пединститута в школы не идут. Да что там говорить! Чтобы понять итоги перманентной модернизации, я бы предложил всем сотрудникам Министерства образования и науки проштудировать Роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил».

Проштудировать и обсудить на коллегии, а писателя представить к Гос­премии.

Из школы уходит человек, а приходит менеджер, Интернет, бумажный отчет. Поэтому, как я думаю, стандарты ни второго поколения, ни третьего ничего не изменят. Но не только в министерстве или иных иерархических системах управления дело.

К. Н. Батюшков около двухсот лет назад заметил: «Речь людей такова, какова их жизнь». Если слово «речь» понимать расширительно…

— Дмитрий Николаевич, конечно, не удастся сегодня избежать и вопроса о ЕГЭ. Как Вы к нему относитесь?

— Как и положено традиционалисту, консерватору, ретрограду, обскуранту, гонителю .

Говорят, ЕГЭ «привезли» через то «окно», которое Петр прорубил в Европу. Это не так. ЕГЭ придумали два русских провинциальных помещика Добчинский и Бобчинский: «Э, — сказали мы с Петром Иванычем».

Правда, в текст комедии все буквы не попали, но это уже претензии к Николаю Васильевичу, а диалог Добчинского и Бобчинского я сам слышал «возле будки, где продаются пироги».

А если всерьез, то общественный протест должен быть направлен в несколько иную точку. Дело в том, что экзамен был всегда, был он непреложно государственным и по форме единым, «от Москвы до самых до окраин». Так что в идее нет ничего нового. Новое — форма, влекущая за собой содержание.

Тест. И тут есть противоречие. Провозгласив около двадцати лет назад принцип гуманизации образования, мы, введя тестирование, от этого принципа отказываемся!

Тестирование — парадигма технократическая.

Образовательная суть предмета «литература» — это «знание-понимание», ведущее к «знанию-размышлению». Тест же по литературе требует не размышления, которое по природе полифонично, а однозначной аксиологии и умения оперировать набором заученных приемов, отвечающих лекалу КИМов.

Слышал недавно от умного тележурналиста, что у нас нынче свобода без просвещения. Тестирование по литературе — это «просвещение» без свободы. О ЕГЭ по русскому языку обстоятельно, полно и отрицательно высказался в журнале «Знамя» известнейший московский педагог Л. С. Айзерман, с которым я полностью солидарен.

Говорят, что ЕГЭ — это решение некоторых социальных проблем: коррупция, дорога в столичный вуз провинциальному таланту, решение вопроса школа-вуз… Если у родителей «провинциального таланта» есть деньги, чтобы содержать его в Москве, то все в порядке. А если нет?

Видел в Петербурге объявление на улице: «Решим проблемы ЕГЭ». А что, дети крупного губернского чиновника могут не сдать ЕГЭ?

Говорят, что ЕГЭ — это способ избавиться от субъективности в оценке компетентности учащихся. Но еще в XVIII веке Джамбаттиста Вико, итальянский философ и социолог, писал, что субъективность в гуманитарных познаниях неустранима. ЕГЭ по литературе — это пренебрежение природой гуманитарности искусства слова. Это отголосок прежних представлений о приоритете науки о природе над наукой о духе. Фомализация убивает живую жизнь гуманитарных знаний.

Учитель на устном экзамене по литературе, по истории «смотрел», как в зеркало, в ответы своих учеников и понимал, чему научил, кого воспитал, и делал выводы: и радостные, и горестные.

Что делать? Я бы отменил школьные экзамены вообще. Все! В аттестат идут заработанные оценки.

Поступление в вуз — проблема высшей школы, и я касаться ее не буду.

— В сложившейся ситуации, вопрошая словами классика, «куда ж нам плыть?». Что, с Вашей точки зрения, будет с образованием?

— То же, что было всегда. Где у нас Дальтон-план, выразительное чтение, оптимизация по Бабанскому, безмашинное программирование, составление плана образов героев, «связь с современностью», цитаты из Ленина-Сталина?.. И ЕГЭ пройдет, «дай срок», как говорил Увар Иванович у Тургенева.

Лишь бы не пришло «оно», как в финале «Истории одного города».

— А что, по-Вашему, придет? Или должно прийти, чтобы гуманитарное образование «опомнилось», «опамятовалось», «пришло в себя» ?

— Должно прийти разумное решение «проклятого» вопроса: кто мы? Мы не Европа, мы не Азия. Мы — Россия. Осознание этого факта, факта промежуточности, бинарности нашей культуры и нашей психологии повлечет за собой преобразования во всех сферах бытия.

Может быть, тогда Министерство образования самопреобразуется в Министерство просвещения, каким оно и было. Про оглядку назад для движения вперед говорить не буду. Это трюизм.

— Чем Вы занимаетесь сегодня?

— Сегодня? Надо обладать оптимизмом Чернышевского, чтобы, находясь в одиннадцатой камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости, написать «Будущее светло и прекрасно…» Или Пушкина, для которого унылая пора — очей очарованье!

— Не хотелось бы заканчивать наш разговор на столь пессимистичной ноте, ведь тот же Пушкин, как помните, сказал и другое: «Порой опять гармонией упьюсь, // Над вымыслом слезами обольюсь, // И, может быть, на мой закат печальный // Блеснет любовь улыбкою прощальной». «Осень методиста» может быть и «золотой»…

— Хочется надеяться…

Светлана Белокурова, Учитель санкт-петербургской гимназии № 405