Единство и борьба противоположностей

Вступление к рубрике

«Какой ужас эти излюбленные школьные постановки в Москве, в 1923 году. Какое убожество мысли, фантазии. Потный и трепетный мальчик старается прокричать слова сквозь толстую материю безобразного чехла, напяленного ему на голову, изображающего осла или лисицу.

Зрители сочувственно рассматривают руку несчастного актера, которой он время от времени, по неоднократному внушению руководителя, шевелит колбаску, пришитую ему сзади, изображающую хвост.

Какая жуть этот нервный, иногда даже злобный подсказ актерам роли руководителем, дрожащее пенсне которого видно всем зрителям-детям и терпеливо прощается доброй детской природой. Какая тоска сжимает сердце, когда после спектакля усталый, но довольный руководитель объясняет приглашенным с милой улыбкой: «Что вы хотите? Ведь это Дети, не артисты нельзя же требовать настоящей красоты но все же как много трудов все же, всем понравилось»».

Так писал режиссер и педагог Леонид Розанов в сборнике «Дети и театр» в 1924 году. Многое ли изменилось с тех пор?

В рамках задуманной серии публикаций на тему «Литература и театр» нам предстоит разобраться в том, как два эти вида искусства могут сотрудничать в образовательном процессе. Целый ряд современных авторов, актеров, режиссеров, драматургов и педагогов попробуют рассказать о том, как им видятся пути этого сотрудничества. Может быть, и есть смысл в том, чтобы с сегодняшними учителями литературы этот вопрос обсуждали сегодняшние театральные специалисты. Так, как это было когда-то.

В те же 20-е годы профессиональный театр был ближе к школе, и многие его лидеры считали себя обязанными знакомиться с учительским и ученическим творчеством и помогать образованию.

Тогда и учителя, и театральные деятели прекрасно понимали, что значительная часть противоречий системы образования лежит на линии напряжения «литература — театр». Ибо литература — искусство СЛОВА, а театр — искусство ДЕЙСТВИЯ. Ребенок, приходя в школу, жаждет ДЕЙСТВИЯ!

А учитель предлагает ему погрузиться в мир СЛОВ. Ребенок еще не умеет отделить внутреннее действие от внешнего. Он еще целостен, его тело еще живо и готово помогать ему усваивать новые знания. А у учителя тело давно под запретом, оно сковано, само себя стесняется и привыкло верить, что только мешает образованию. Ребенок не знает толком ни теологии, ни этнографии, ни системы Станиславского, но интуитивно он чувствует, что подлинное Слово и подлинное Действие — неразрывны.

Для рождения своего, личностного, наполненного Слова ребенку необходима полная свобода движения и действия. Взрослому, впрочем, тоже.

Отчего так мучительно Леониду Розанову глядеть на «ужас школьных постановок 1923 года»? Оттого, что в них псевдодействие наилучшим образом соединилось с псевдословом. Спектакли играются во имя любви к литературе, но авторы текстов перевернулись бы в гробу, увидав свои создания на школьной сцене. Они, авторы, Пушкины, Гоголи и Островские, как и Леонид Розанов, обладают органическим чувством правды, которого лишены описываемые спектакли.

Они понимают, что подлинным действием «потного мальчика» было бы сорвать с себя неудобный костюм «осла или лисицы», а подлинными действиями педагога были бы открытые репрессии по отношению к бездельникам, которые не выучили текст. А вместо этого один «послушно шевелит колбаску», а другой изображает великого просветителя.

Литература и театр страдают тут равным образом: их неуклюжее соединение в школе начинают одинаково сильно ненавидеть живые детки, совестливые учителя и чуткие родители. А те, кто не слишком хорошо умеет различать причинно-следственные связи, переносят это отношение на всю литературу и весь театр. Кроме того, начинается распря между театром и литературой в школе за право на существование и за сферы влияния. Причем противники упрекают друг друга в одном и том же: в сознательном приучении детей ко лжи. И, кстати, правильно обвиняют.

Когда на уроках литературы ученик говорит то, чего не думает, не чувствует и не понимает — это прививка лицемерия на всю жизнь. И то же самое можно сказать о ребенке на школьной сцене, когда он «изображает» того или иного героя пьесы, не понимая логики его действий и будучи не в силах вообразить себя в предлагаемых ему обстоятельствах. И в том и в другом случае ребенок получает мощное позитивное подкрепление свой лжи — его хвалят, ему аплодируют и ставят пятерку.

Значит ли это, что театр и литература вредны для образовательного пространства? Да — и нет. Нет ничего вреднее, если выхолощенное слово соединяется с фальшивым действием.

И нет ничего полезнее, если подлинное слово и подлинное действие помогают рождению друг друга. А о том, что для этого нужно знать, уметь, как это сделать, мы и будем размышлять в новой рубрике «Литература и театр».

Александра Никитина, Кандидат искусствоведения, доцент кафедры эстетического образования и культурологии МИОО