Генезис образа Воланда

В апреле 1939 года Михаил Булгаков читал нескольким друзьям фактически уже законченный роман «Мастер и Маргарита». Прочитав три главы, спросил: «Кто такой Воланд?». Слушатели замялись, Елена Сергеевна, чтобы подбодрить их, предложила обменяться записочками и в своей написала: «Дьявол». Драматург А. М. Файко, увы, написал : «Я не знаю».

В. Я. Виленкин угадал: «Сатана». «Михаил Афанасьевич,- рассказывает в своих мемуарах В. Я. Виленкин,- не утерпев, подошел ко мне сзади, пока я выводил своего «Сатану», и, заглянув в записку, погладил меня по голове». Так почему же мы — через много лет, читая глазами,- так хорошо понимаем автора, а друзья, слушавшие то же из его собственных уст, смущенно решали вопрос, кто такой Воланд? «Отвечать прямо никто не решался,- замечает Виленкин,- это казалось рискованным». Но если склонится над рукописью в архиве, все сразу становится понятно: слушали они отнюдь не то же. Как уже знает читатель, в первый и единственный раз Булгаков продиктовал роман на машинку полностью, в мае-июне 1938 года, а потом до конца дней слоями правил.

Какой слой текста читал весною 1939 года? Может быть, машинописный первоначальный, звучавший так: «Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан. Первый из них, приблизительно тридцатипятилетний и преждевременно облысевший, лицо имел бритое, одет был в серенькую летнюю пару и свою приличную шляпу пирожком нес в руке.

Второй, двадцатитрехлетний, был в синей блузе, измятых белых брюках, в тапочке и в кепке…» Но окончательный вариант звучит, как известно, так: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в серенькую летнюю пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную пирожком пару нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй — плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке — был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.» Что произошло? Те же Патриаршие пруды.

Те же двое. Но слово «сверхъестественных» теперь настойчиво переходит из правки в правку, чтобы остаться в этих строках навсегда. И вслушайтесь, как начинает шуршать слог «чер»: черная роговая оправа, черные тапочки Ивана. Тут дважды чертыхнется Берлиоз — непосредственно перед появлением клетчатого и сразу же после…

Мы узнаем, что Бездомный «очернил» главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса Христа, очень «черными» красками. Ненавязчиво, почти скрыто и все-таки трижды мелькнет эпитет «черный» в портрете Воланда. А затем и другой раз чертыхнется Бездомный.

Воланд взглянет на небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, «бесшумно кружили черные птицы». Слог «чер» в слове «черный» теперь предваряет появление Воланда в романе. Только в первой главе девять раз упоминается черный цвет. Итак, писателю нужно было, чтобы читатель узнал Воланда.

Не расшифровал, не вычислил, а догадался. Он ищет путь не к логике — к интуиции читателя, что-то подсказывает ему, намекает, посмеивается. Но в самом романе сатирические персонажи, как правило, Воланда не узнают. В романе его узнают только двое — мастер и Маргарита.

Узнают еще до того как видят, независимо друг от друга и так согласно с друг другом: » Лишь только вы начали его описывать…я уже стал догадываться…»- говорит мастер Ивану. «- Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин». Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой». Воланда должен узнать читатель, союзник автора. Но Воланд и не скрывает, кто он такой. Великий насмешник — его можно назвать богом сатиры, если бы он не был дьяволом — он с первых страниц затевает с всезнайкой Берлиозом свои жестокие игры в » узнавание, неузнавание» В его облике, повадках, речи то и дело вспыхивают блики мучительно знакомых примет…

Лихо заломленный на ухо берет. Пера, правда, нет… Набалдашник трости в виде головы пуделя… Он садится в позу, напоминающую скульптуру Антокольского «Мефистофель» … И когда Берлиоз, безуспешно пытающийся постичь истину, произносит про себя: » Он не иностранец…он не иностранец…он престранный субъект…но позвольте, кто же он такой?…»-тот вдруг демонстративно разыгрывает сцену с папиросами — почти по «Фаусту» Гете.

Мефистофель: «Какого же вина вам выпить любо?» Фрош: «Как вас понять? Ваш выбор так велик?» Воланд же проигрывает это так: «- Вы хотите курить, как я вижу?- неожиданно обратился к Бездомному неизвестный,- вы какие предпочитаете? — А у вас, что разные, что ли есть?- мрачно спросил спросил поэт, у которого закончились папиросы. — Какие предпочитаете?- повторил неизвестный. — Ну, «Нашу марку»,- злобно ответил Бездомный. Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному. -«Наша марка». И тут же издевательски-открыто предъявляет Ивану и Берлиозу свой знак — треугольник на крышке золотого портсигара. Теперь его нельзя не узнать.

Читатель уже узнал его. Но Иван и Берлиоз его не узнают. Через несколько десятков страниц почти та же сцена разыгрывается со Степой Лиходеевым.

На этот раз дьявольский знак предъявлен сразу: «Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал…» А затем пародируется и Мефистофель, на этот раз оперный: » Одиннадцать!.. Вот и я! Но ни оперная фраза «Вот и я», ни инфернальный треугольник ничего не говорят Степе. Но что же за треугольник предъявляет Воланд Берлиозу, а потом Степе?

На крышке дорогого портсигара ставилась монограмма владельца, монограмма Воланда. Если открыть «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, к которому так часто обращался Булгаков, и найти статью «Диавол», то вся страница будет пестреть этими треугольниками. Треугольник — это греческая буква, дельта большая, первая буква слова «Дьявол». Инициал Воланда.

Булгаков искал инициал Воланда — единственный, бесспорный, одновременно ясный и ускользающий. Но за несколько месяцев до того, как Булгаков в своей тетради начертил треугольник, Воланд имел другой инициал и портсигар описывался так: «… Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке дважды сверкнула синим и белым огнем бриллиантовая буква «F». F — первая буква слова «Faland», что по-немецки означает «черт». И в романе читатель встречает это слово в главе 17-Й: «А может быть, и не Воланд?

Может быть, и не Воланд. Может быть, Фаланд?» Но писатель, ведя свою доверительную и насмешливую игру с читателем, все-таки находит другой знак. Кому же неизвестна греческая буква дельта?

Монограмма Воланда… Как на ладони…