Герои и сюжеты баллад Жуковского в моем восприятии

Переводчик в прозе есть раб, переводчик в стихах — соперник. У меня почти все чужое или по поводу чужого, и все, однако, мое. В. А. Жуковский Даже невозможно представить себе, что бы мы делали без Жуковского — переводчика.

Ведь для многих из нас «Одиссея» Гомера — это его «Одиссея», один из вариантов «Слова о полку Игореве» — его перевод, а еще баллады Шиллера, Гете, Вальтера Скотта. Переводы Жуковского — подлинные произведения искусства, а не рабские подстрочники, и неудивительно. Ведь в старину перевод — чик назывался «толмач». То есть тот, кто толкует иноземные мысли. Переводы Жуковского правильнее назвать переложениями.

Или — перепевами. Вроде бы содержание то же, герои те же, но одни так близки нашей, русской действительности, а другие лишены сугубо национального колорита оригинала и временного акцента, становятся как бы всеобщими, вневременными. Знаменитый «Лесной царь». У немецкого поэта Иоганна Вольфганга Гете — это «Ольховый король».

Сразу представляешь себе спутанные ветви ольхи, что-то серебристо-туманное, лирическое, но опасное, чего можно действительно испугаться. Лесной царь Жуковского В темной короне, С густой бородой почему-то похож на лесного дедушку-лешего. Его «цветы бирюзовы «, «жемчужны струи», и «чертоги» из золота настолько напоминают привычное, сказочное, красивое обрамление событий, что до самого конца не веришь в трагический конец. Почему-то ждешь разоблачения: это привиделось, показалось.

Ведь в оригинальных стихотворениях Жуковского природа тоже имеет душу, свое лицо, свой голос! «Ивиковы журавли» — из Шиллера. Наверное, это очень важно для Жуковского — обращение к теме поэта и поэзии в обществе. Жизнь поэта не может пройти бесследно, ибо Уму с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон. Значит, не может поэт исчезнуть бесследно, если его песни чтото значили для людей. Не уйти разбойникам от расплаты, даже невольные молчаливые свидетели журавли станут прямым доказательством их причастности к черному делу, и зло будет наказано. «Суд божий над епископом» — перевод баллады английского поэта Р. Соути — обличает скаредность и жестокость епископа Гаттона, который вместо того, чтобы поделиться хлебом с голодающими, заманил их обманом в сарай и сжег.

Разом избавил я шуткой своей Край наш голодный от жадных мышей. За эту издевательскую фразу, за немилосердие, не совместимое не только с его духовным саном, просто с человечностью, он наказан страхом и смертью. Ни каменные своды башни, ни железные двери и ставни не спасут человека, у которого нет совести, нет сердца. Может, Жуковский выбрал эту балладу для перевода потому, что сам считал власть человека над другими людьми возмутительной — отпустил же он на волю своих крестьян? Больше всего меня поразили переводы из Шиллера — «Кубок» и «Перчатка».

Я думаю, что Жуковский выбрал эти сюжеты для перевода в начале тридцатых годов не случайно. Хотя сюжеты, на первый взгляд, разные, суть одна: каприз власть имущего, его игра достоинством, честью другого человека, безразличие к человеческой жизни. Конечно, ни молодой паж, которому предлагают в награду руку царевны, если он еще раз отправится за кубком в морскую пучину, ни рыцарь, которому предложили поднять перчатку, лежащую на арене среди хищников, не могу отказаться.

На карту поставлено главное — рыцарская честь, доброе имя. Но разве можно играть человеком, хвалиться своей властью над ним, не дорожить его жизнью, его чувствами? Жуковский, по-моему, низводит с пьедестала того, кто приказывает, потому что честь, достоинство и разум человека определяются и тем, перед каким выбором он ставит других людей. Поэтому перчатка, летящая в лицо — это достойный ответ не только героя баллады, но и самого Жуковского людям, не понимающим, что есть честь. Баллада «Светлана» — особая страница в творчестве поэта.

Это оригинальное произведение, показывающее традиционную сцену гадания русских девушек «в крещенский вечерок». Перед нами проходит череда народных обычаев: За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали; Снег пололи; под окном Слушали; кормили Счетным курицу зерном; Ярый воск топили; В чашу с чистою водой Крали перстень золотой, Серьги изумрудны; Расстилали белый плат И над чашей пели в лад Песенки подблюдны. Но главное в балладе — нежное внимание к чувствам девушки, уважение ее верности жениху и, конечно же, богатство вымысла, яркость описаний. Так и представляется добрая улыбка поэта: «Что, напугал я вас?

Успокойтесь, все хорошо кончается». Вспоминаешь, что посвятил Жуковский эту балладу дорогому для него человеку, родственнице Маше Протасовой, которую поэт беззаветно любил всю жизнь, может быть, обращаясь и к ней: Взором счастливый твоим, Не хочу я славы… Не столько слава, сколько признательность — вот то чувство, которое я обычно испытываю, перечитывая баллады Жуковского.