Испании нужен свой Вольтер

И какое несчастие, что с 1845 года не явилось в Испании ни одного литературного деятеля, настолько сильного, чтобы запечатлеть свое влияние на умах современников; настолько знакомого с жизнью, характером и нравами своего народа, настолько свободного от всех его суеверий, чтобы подорвать их посредством насмешки, умело возбудить разум, не оскорбляя чувства, уравновесить энтузиазм Дон-Кихота, стремящегося к невозможному, очистить через чур уж грубый материализм Санчо Пансо, умерить честолюбие Жиль Блаза с его слишком покладистой, эластичной совестью. Словом для Испании нужен свой Вольтер, если не с теми же самыми качествами, то по крайней мере с таким же или еще большим влиянием.

Он должен покорить сердца, чтобы достигнуть цели, быт понятным и принятым своими соотечественниками. Задача колоссально-трудная, но за, то и победу великую одержал бы такой писатель, если б ему удалось коснуться отзывчивых струн Испанской нации. Он возвратил бы человечеству целый народ, потому что, пока Испания остается при своем исконном мировоззрении, т. е. в состоянии добровольной умственной слепоты, до тех пор, можно сказать без преувеличения огромная масса ее народа не существует совсем.

Сентябрьская революция 1868 г. имела тот отличительный характер, что она впервые познакомила Испанию с протестантизмом, совсем не изведанным до той поры и не понятным на Пиренейском полуострове, его просто ненавидели, не стараясь даже узнать, в чем заключаются его сущность и стремления.

Во все предыдущие революционные периоды , o протестантских в догмах не возникало и речи, потому что умам, исключительно поглощенным политическими вопросами, было не до проверки своего религиозного катехизиса; к тому же, в те времена каждый счел бы величайшим оскорблением святыни всякую попытку внести хоть какое нибудь изменение в его веру, завещанную вековыми традициями.

Но после 1868 года католицизм принужден был поступиться своими неограниченными правами: новая конституция, провозгласив свободу вероисповедания, установила этой благоразумной мерой своего рода конкуренцию между различными религиозными учениями.

Интересно было наблюдать то впечатление, какое произвело в Мадриде первое открытие протестантских храмов. Мы сообщаем здесь читателю наши личные наблюдения, которые он может принять, как достоверное показание свидетеля-очевидца.

С первых же дней стечение мадридской публики было громадно, она внимательно и с жадностью прислушивалась к речам протестантских проповедников, имевших для нее всю привлекательность новизны.

Особенно велик был наплыв женщин, во много раз превосходивших численностью мужской элемент. Видимо их удивляло новое учение: привычные с детства слышать от своих патеров лишь угрозы адскими муками да легендарные повествования o житии святых угодников, они с изумлением внимали кроткому, миролюбивому учению, заключавшему в себе только правила чистой нравственности и воззвания к здравому смыслу. Главное совсем не того ожидали они: вместо горячей полемики, противоречия, может быть, оскорбления всех их религиозных чувств и верований, они услышали вдруг спокойное рассуждение, правда, несколько холодное, но за то совсем уж не подходящее к тем понятиям o протестантизме, какие внушило им католическое духовенство.

И это поражало их, приводило в недоумение.

Простые нравственные идеи новой проповеди не возбуждали ни волнения, ни горячего энтузиазма, но они очевидно действовали на разум слушателей и невольно склоняли его в свою пользу.

Вот то общее впечатление, какое можно было подметит среди аудиторий и уловить в разговорах при выходе из храмов.

Все это дает основание предполагать, что если протестантские проповедники не возбудят прежних теологических распрей, которые лишь могут завести их в непроходимы дебри, и ограничатся одной только чисто нравственной стороной христианства, тогда они несомненно приобретут влияние по ту сторону Пиренейских гор. Невозможно, чтобы такое простое, серьезное и возвышенное учение, каким оно является в устах Чаннинга, не получило развития и не оказало благотворного действия на умы хотя бы по одному сопоставлению со всеми крайностями темного суеверия.

Конечно, надо признать, что самая простота и серьезность протестантского культа не подходят к характеру южных народов, более всего склонных увлекаться внешним великолепием римских церквей и торжественностью религиозных обрядов; новые храмы будут казаться убогими в сравнении с грандиозными соборами, воздвигнутыми набожным усердием средних веков.

A между тем именно на самом юге, в стране, населенной самым впечатлительным народом, под лучезарным небом Андалузии протестантизм приобрел себе наибольшее число последователей. Чем объяснить такое явление? Это вопрос трудно разрешимый, но со своей стороны мы полагаем, что тут не мало способствовало присутствие богатых протестантов, поселившихся в Хересе, Кадиксе и Малаге. Чем значительнее их денежные средства, тем шире они распространяют блеск вокруг себя и тем сильнее их влияние на андалузцев, всегда беззаботных, всегда бедных, как Иов.

Поэтому ничего нет удивительного, если с помощью богатства им удалось завербовать несколько сотен бедняков, которым вместе с духовной пищей они давали и материальную.

Мы уже говорили, что некатолическая реакция проходит яркой чертой через всю литературу обозреваемого нами периода. Следы ее отпечатлеваются всюду: на романе таких писателей, как Фернан Кавальеро и Труэба; на поэзии в лице Сельгаса, Арнао и проч., на театральной сцене в произведениях Руби и многих других, на трибуне с такими ораторами, как Донозо Кортес. Она проникает в журналистику, стремится овладеть всеми кафедрами.

Преемники доктринеров 1830 г. едва осмеливаются вступать с ней в открытую борьбу и видимо заискивают примирения. В их творчестве чувствуется какая-то шаткая неуверенность, лишающая его всякой силы и всякого характера. Аларкон в области романа, Айяла в сценической литературе являются выразителями этой общественной неустойчивости, тяготеющей то к прошлому, то к будущему страны; да и все писатели того же склада постоянно колеблются: то их останавливает опасение новых народных смут, то побуждает желание угодить правящей партии и войти в ее милость.

Они умышленно избегают популярности и, приноравливая свои произведения к понятиям и требованиям одного высшего класса, тем лишают их сами широкого распространения. Главное же старание этого рода литературных деятелей заключается в том, чтобы привить своим соотечественникам понятия французских доктринеров, которые, мимоходом сказать, тоже никогда не могли придти ни к какому положительному заключению,

Если где и встречается порой действительная сила и горячая энергия творчества, так это y немногих писателей, ратующих во имя народа. Стремления их чисты, честны и жизненны, хотя и им недостает, к сожалению, твердой устойчивости.