История отношения Лермонтова к творчеству Пушкина

В Москве, в Благородном пансионе и университете, формировался поэтический дар юного Лермонтова. Среди любимых поэтов первое место занимал Пушкин. Мальчик и юноша учился у него, осваивал его миропонимание, воспринимал его темы, использовал его жанры. В центре внимания Лермонтова был Пушкин-романтик: автор романтических поэм и лирики. Характер освоения открыто носил ученический характер.

Петербургский период, начиная с 1835-1836 годов, знаменовал новый этап в творческом развитии юного поэта. Пушкин и в это время в центре внимания Лермонтова, но отношение к его творчеству принципиально изменилось — теперь молодого поэта привлекают прежде всего реалистические произведения учителя, и уже изданные (в 20-е годы), и только что выходившие из печати. Второй период представляет первостепенный интерес в исследовании темы «Лермонтов и Пушкин» потому, что именно во вторую половину 1830-х годов осуществлялся акт преемственности в форме, подсказанной исторической ситуацией,- освоение эстетических открытий Пушкина и его опыта в преодолении романтизма. В этом плане данная тема практически не изучалась. Мешал такому изучению и миф, будто Лермонтов прошел мимо произведений Пушкина 1830-х годов, будто его знания нового, реалистического Пушкина ограничивались «Евгением Онегиным» (Л. Гинзбург, Д. Д. Благой и др.).

Мысль эта утверждается без доказательств. Отсутствие у Лермонтова интереса к творчеству Пушкина 30-х годов — именно миф. Развеять его можно, только опираясь на факты. Обратимся к хронологии знакомства Лермонтова с романом «Евгений Онегин». Действительно, пушкинский роман был важен для Лермонтова. Но знакомство с ним осуществлялось на протяжении 30-х годов. В марте 1830 года вышла седьмая глава романа. Дальше последовал двухлетний перерыв. Из седьмой главы нельзя было понять последующее развитие сюжета романа — сам Пушкин мучительно искал пути завершения своего творения. Только в 1832 году (в январе) появилась восьмая, последняя глава. Когда Лермонтов писал «Тамбовскую казначейшу», то опирался на сложное разрешение отношений Онегина и Татьяны, данное в восьмой главе романа. Но это не было концом романа: Пушкин просто, следуя своей традиции публиковать отдельные главы, напечатал и последнюю, восьмую.

Роман в его целостном виде, с примечаниями автора, с присоединением чрезвычайно важных для понимания судьбы главного героя «Отрывков из «Путешествия Онегина»», вышел в 1833 году. Следовательно, границы окончательного знакомства с пушкинским романом должно передвинуть к 1833 году. В последнее десятилетие рядом исследователей доказано знакомство Лермонтова с публиковавшимися пушкинскими драматическими сценами (так называемыми «маленькими трагедиями»), и в частности с «Моцартом и Сальери», изданным в 1832 году. Другие ученые доказали отличное знание Лермонтовым повести Пушкина «Пиковая дама» (1834). Даже только опираясь на уже сделанное, ясно, что мысль об игнорировании Лермонтовым произведений Пушкина 1830-х годов лишена оснований.

Трудно переоценить беспрецедентный факт вторжения в литературу десятков новых произведений Пушкина. Событие это не только не изучено, но и не замечено историками литературы. А поскольку не замечено, то и не собран необходимый материал, свидетельствующий о восприятии литераторами и критиками этого шквала пушкинских произведений. Выше я уже отмечал один, но характернейший пример — отзыв на эти публикации потрясенного Белинского. Он, в частности, призывал покончить с представлениями о «мнимом периоде падения таланта Пушкина» (2, 347).

Вне всякого сомнения, пушкинские произведения в «Современнике» вызвали интерес Лермонтова. Само предположение, что Лермонтов игнорировал десятки новых произведений любимого писателя, которые потрясли Белинского,- нелепо.

Что мог прочесть Лермонтов? В пятом номере «Современника» были опубликованы поэма «Медный всадник» и «Сцены из рыцарских времен», в шестом — «Русалка», «Арап Петра Великого», в седьмом — поэма «Галуб» («Гасуб»), в восьмом — «Египетские ночи». Кроме того, бедный…», «Была пора: наш праздник молодой…», «Вновь я посетил…» и др.

В 1838 и 1839 годах продолжались публикации новых произведений Пушкина и в «Современнике» и в других изданиях (например, в январе 1839 года вышла книга «Сто русских литераторов», где были напечатаны «Каменный гость» и «Гости съезжались на дачу…»). Освобождение от воздействия мифа об игнорировании Лермонтовым произведений Пушкина 1830-х годов позволяет увидеть и понять не только факт чтения этих произведений, но и освоение Лермонтовым опыта Пушкина в демократизации литературы, в преодолении романтического индивидуализма, освоение его открытий, и в частности его народности.

Внимание к произведениям Пушкина после его гибели обострилось, стало устойчивым и пристальным. Лермонтов опирается на художественный опыт Пушкина. Назову некоторые сознательные соотнесения им своей работы с пушкинской позицией. Пушкин, преодолевая романтизм, раскрыл трагизм индивидуалистической философии романтического героя. Изучение опыта Пушкина сказалось в драме «Маскарад» и поэме «Демон». Об этом будет подробно рассказано во второй главе книги.

Ту же тенденцию мы наблюдаем и в других произведениях Лермонтова, и в частности в «Песне про царя Ивана Васильевича…» (1837), в которой создается образ «удалого купца Калашникова». Характерно, что и здесь сохраняется драматическая коллизия обидчика и обиженного и по-пушкински раскрывается в мирном купце сила богатырская, рождается высокая идея отмщения, стремление постоять «за святую правду-матушку».

Пушкинское открытие, что насилие неотвратимо рождает протест, получило в лермонтовской «Песне…» гениальное художественное воплощение. Опричник нанес обиду и опозорил жену Калашникова. Не может снести оскорбления простой русский человек, не смеет терпеть обиду от царского любимчика:

Опозорил семью нашу честную Злой опричник царский Кирибеевич; А такой обиды не стерпеть душе Да не вынести сердцу молодецкому. Уж как завтра будет кулачный бой На Москве-реке при самом царе, И я выйду тогда на опричника, Буду на смерть биться, до последних сил…

Сохраняется и пушкинская концепция трагедии русского бунта, обнаруженная им в ходе исторического исследования народной войны за свободу и справедливость, в великой крестьянской войне под руководством Пугачева. Только Пушкин не ограничился констатацией этой трагедии, но в «Истории Пугачевского бунта» (опубликована в 1834 году) и в романе «Капитанская дочка» показал, что социально и нравственно оправданный протест против насилия в тех русских условиях безрезультатен, но не бессмыслен. Смирение и покорность духовно губят человека, протест же формирует личность, поднимает ее к высокой жизни.

Жил мирной, будничной жизнью «молодой купец», торговал шелковыми товарами, «ласковой речью гостей» заманивал, «злато, серебро» пересчитывал. И вдруг — беда, оскорбление. Создалась пушкинская критическая ситуация, которая преобразила жизнь купца Калашникова, подвигла его на героический поступок. При честном народе, перед грозным царем вышел Степан Калашников на смертный бой, исполненный решимости «постоять за правду до последнего»:

Не шутку шутить, не людей смешить К тебе вышел я теперь, бусурманский сын, Вышел я на страшный бой, на последний бой!

Бой состоялся, обидчик был наказан и повержен, правда восторжествовала. При этом важно, что Калашников понимал — если добьется победы над царским любимчиком, то будет приговорен грозным царем к смерти. Знал, но шел на свой праведный бой.

И нравственная позиция Калашникова, и критическая ситуация, предопределившая вступление его на путь протеста, и понимание, что за наказание обидчика — его казнят,- все это есть проявление пушкинского начала в «Песне…», результат освоения открытия Пушкина. Очевидно, все это навеяно чтением «Истории пугачевского бунта» и «Капитанской дочки». Пугачев знал, что победить екатерининское самодержавие не сможет, знал, что его ждет казнь, но отступиться от веры в справедливость своего дела не мог.

Оттого существует в «Песне…» не броская, но внутренне органичная связь между действиями Калашникова и Пугачева. Она проявляется и в финальной сцене казни Калашникова и Пугачева при народе. Казнят Пугачева, и пред тем, как положить голову на плаху, прощается он с народом. И Калашников, которого дожидался палач, чтобы отрубить голову, прощается с братьями, просит поклониться жене Алене Дмитриевне, поклониться дому родительскому и «всем нашим товарищам».