Как я понимаю образ Тартюфа в одноименной пьесе Мольера

В 1664 году Мольер написал и поставил комедию «Тартюф» — злейшую сатиру на лицемерное французское духовенство, за что церковники объявили ему, Мольеру, войну. Они вмешивались в личную жизнь комедиографа, распускали неблаговидные слухи о его семье. Но Мольер не сдавался. Он писал королю: «Тартюфы потихоньку и ловко вошли в милость у вашего величества, и оригиналы добились запрещения копии…» . Позднее в предисловии к комедии он выскажет свой взгляд на задачи и на значение сатирического театра: «Если назначение комедии состоит в том, чтобы исправлять человеческие пороки, то я не вижу основания, почему некоторые из них (лицемерие) должны пользоваться привилегиями. Из всех пороков этот порок особенно опасен для государства; и мы видели, что театр обладает великой исправительной силой. Лучшие образцы серьезной морали обычно менее могущественны, чем сатира: и ничто так не действует на большинство людей, как изображение их недостатков. Мы наносим порокам серьезный удар, выставляя их на всеобщее посмеяние.

Постановку комедии запретили. Чем же был вызван неистовый гнев святош? Ведь безнравственных, порочных и жадных монахов литература и театр высмеивали и до Мольера. По словам исследователя творчества Мольера Г. Н. Бояджиева, в «Тартюфе» наносился сокрушительный удар основному принципу христианской этики, раскрывалась лживость и преступность всей системы церковной идеологии, претендующей на руководство духовной жизнью человечества. Мольер с гениальной силой показал на примере Тартюфа, что христианская мораль дает возможность человеку быть совершенно безответственным за свои поступки».

И действительно, стоило Тартюфу уверить других в своем истовом служении небу, как он стал любой свой шаг объяснять господней волей. Когда Оргон, завороженный чарами святоши, дарит ему свои имения, тот, совершая явное мошенничество, произносит, смиренно опустив глаза долу: «Мы воле божией противиться невластны». У служителей церкви приверженность к религии считалась тем выше, чем большее самоотречение вызывали они у верующих. И Тартюф добивается этого, превращая Оргона в своего духовного раба. Автор показывает, как это происходило. Зная психологию верующих, Тартюф, который «годами усовершенствовался в лицедействе», сначала вызывает к себе просто интерес: «Он в церковь приходил вседневно тих, смирен, молился близ меня и не вставал с колен. Все в храме на него взирали с изумленьем, таким он пламенным объят был исступленьем…» Удивлялся этому исступлению и Оргон.

Заметив интерес к себе Оргона, Тартюф начинает прислуживать ему: «Когда я выходил, он поспешал ко входу, чтоб своеручно мне подать святую воду». Затем он демонстрирует свое святое бескорыстие, заботу о несчастных: » Я стал его дарить кой-чем, но каждократно меня он умолял частицу взять обратно. «Нет,- говорил он,- нет, я взял бы разве треть, не стою я того, чтобы меня жалеть». Когда ему на то я отвечал отказом, он тут же к нищим шел и раздавал все разом»,- не без восхищенья рассказывал Оргон. Ему стало казаться, что этого «святого» ему посылает само небо: «Тогда, вняв небесам, его к себе я ввел, и с той поры мой дом поистине процвел, здесь он за всем следит, и я доволен очень…»

Изгнания ссылаясь

Так «благочестивый» проходимец становится Хозяином в доме Оргона, вторгаясь даже в личную жизнь членов семьи Его откровенно ненавидят слуги, особенно проницательная, прямолинейная, деятельная и преданная господам Дорина, дети, жена и зять Оргона — Клеант. Но расчетливый, мстительный фарисей знает, что его сила и защита в Оргоне и его богомольной матери, и он действует на них испытанными средствами: мнимым смирением, показным всепрощением, покорностью небесам. Слово «небо» не сходит с уст Тартюфа. Наглядный атому пример — объяснение с Клеантом. Со смиренным видом, слушая упреки Клеанта в том, что он’ стал причиной сына хозяина, Тартюф уходит от разговора, снова па бога: «Сударь мой, без двадцати четыре. Долг благочестия зовет меня сейчас, и вы простите мне, коль я покину вас».

Окончательное разоблачение святоши происходит в двух последних действиях. Склоняя Эльмиру к супружеской неверности, он не таит перед ней презрения к доверчивому Оргону: «Охота тоже вам заботиться о нем! Вот всегда мы за нос проведем! Он будет все как есть мерке мерить: я приучил его своим глазам не

Когда Эльмира говорит Тартюфу о грехов! поведения, о совести, о чести, возмездии небес, он парирует: «Но с небом человек устроится всегда. Для разных случаев, встречающихся в мире, наука есть о гом, как совесть делать шире и как оправдывать греховные дела тем, что в намеренье не заключалось зла. Я эти способы охотно вам открою; вы только дайте мне руководить собою». Успокаивая Эльмиру, Тартюф использует одну из самых гнусных лазеек духовенства — «отпущение грехов».

Разнузданным И зловещим предстал святоша в последней сиене, когда он гонит семью Оргона из его же дома. И даже в этих обстоятельствах не может не спекулировать именем бога и короля: «Меня уже ничем не огорчит ваш крик: для неба я страдать безропотно привык». И как же было не узнать себя в «Тартюфе» всем «фальшивомонетчикам благочестия», и как не бояться, что пьеса подорвет их государственный престиж! Комедия имеет традиционную развязку: порок в ней наказан, но нельзя не заметить искусственности концовки. Панегирик королю скорее всего — вынужденный шаг Мольера, желавшего непременно спасти пьесу для сцены. За свое детище он боролся бесстрашно и упорно. В течение пяти лет, : пока комедия оставалась под запретом, автор продолжал работать над ней: он шлифовал язык, оттачивал сатирическое жало идеи, из трехактной комедия превратилась в пятиактную.

В 1669 году, после смерти Анны Австрийской, представления «Тартюфа» возобновились. Комедия была напечатана с пространным предисловием автора. В течение первого сезона было дано сорок три представления, которые сопровождались неслыханным успехом’ у зрителей и новыми проклятиями святош в адрес автора. А. С. Пушкин назвал «Тартюфа» «высшей смелостью»‘ Мольера, а Наполеон — разрешение ее поставить — высшей смелостью Людовика XIV. И не удивительно. «Человек, который мог страшно поразить, перед лицом лицемерного общества, ядовитую гидру ханжества,- великий человек! Творец «Тартюфа» не может быть забыт!».