Карл Краус

Наиболее радикальные позиции в венской литературе начала XX века занимал Карл Краус (1874-1936). Он был близок по своим взглядам к Шниц-леру и также осуждал политическую беспринципность буржуазных партий, оставался верен высоким нравственным идеалам, выражая свои убеждения с крайней полемической резкостью. Карл Краус был поэтом, тяготеющим к строгой поэтической форме («Слова в стихах», 1916-1930, в 9 томах), и считал (подобно Стефану Георге), что только поэзия является подлинным искусством. Парадокс литературного творчества Карла Крауса заключался в том, что этот едва ли не консервативный защитник классической эстетики дал общественной жизни важный импульс именно своими выступлениями против эзотерической поэзии, а в качестве журналиста он с необычайной страстью боролся против своего единственного врага — журнализма.

Краус был сотрудником целого ряда австрийских и немецких газет и журналов, в том числе ведущего журнала «Нойе фрайе прессе». Здесь у Крауса, «интересовавшегося ранее исключительной литературой», открылись глаза «на экономическую подоплеку». «Во мне пробуждалось нечто вроде политического инстинкта… На свете есть два прекрасных занятия: работать в «Нойе фрайе прессе» или презирать ее» 22. Краус избрал последнее: он основал свой журнал. В 1899 году вышел первый номер «Факела», последний (922-ой) — в 1936 году; с 1911 года Краус стал одновременно его издателем, редактором и единственным автором всех материалов журнала.

Главной темой журнала было наступление на буржуазную прессу. Разоблачение коррупции и духовной ограниченности буржуазных журналистов («Не имея мыслей, уметь выражать их — вот что такое журналист» 23) обретало особую значимость еще и потому, что Краус видел в современном состоянии прессы характерный симптом — симптом «состояния дел в мире», или, пользуясь названием одной из его работ, симптом «Конца света посредством черной магии» (1912).

Но критика буржуазной прессы была неотделима от критики самой действительности, освещаемой этой прессой. Особенно уголовная хроника, и в первую очередь так называемые преступления против нравственности, служили для Крауса постоянной темой для разоблачительных статей («Нравственность и преступность», 1908).

Судебные процессы над проститутками или сутенерами, смаковавшиеся буржуазной прессой, приводили Крауса в негодование, ибо они происходили на фоне всеобщего проституирования в условиях капиталистического общества. Он высказывал «подозрение, что едва ли не единственная в этом мире сфера, где нет проституции, это и есть сфера сексуальная и что женщин клеймят позорной метой лишь для отвода глаз от проституирования всех мужских профессий. Проституцией я называю такое положение дел, которое извне и изнутри заставляет человека служить предметом торговли».

Критический метод Крауса окрашен сознанием того, что он критикует лишь симптомы, характеризующие состояние общества. Обвинения в адрес действительности оборачивались публицистической риторикой. Обличительный пафос сам по себе не способен исправить пороки общества. Пожалуй, большее впечатление и большее воздействие достигалось за счет документальности его публицистики: Краус обрушивался (подчас с несоразмерной яростью) на те или иные события, на конкретных людей, а главное, на высказывания своих противников. Критика современности была для Крауса, по существу, критикой языка, а упадок языка казался ему одной из самых важных примет своего времени. «Дело гниет с языка. Время протухает с фразы» 24. А чтобы разоблачить фразу как носителя уродливой мысли, уродливого мировоззрения, достаточно порою лишь процитировать ее.

Краус рассказывал, как сложился его критический метод: «Я наказан пребыванием в эпохе настолько смешной, что она уже не сознает своей смехотворности и не слышит смеха… Так я стал творцом цитат, не более того, хотя я не хочу принижать своей языкотворческой причастности к эпохе, даже если эта причастность выражалась лишь в списывании. Словесное искусство состоит здесь в снятии кавычек, в плагиате пригодных фактов, в приеме, делающем вырезки произведениями искусства» 25.

Вершиной сатирического коллажа стала книга Крауса «Последние дни человечества», послужившая откликом на события первой мировой войны. Эта «трагедия в пяти актах с прологом и эпилогом», которая «по земному счету времени занимает примерно десять вечеров», является на самом деле не пьесой, а диалогизированным романом, который состоит из сотен маленьких сценок, напоминающих в целом «всемирный театр» в духе гетевского «Фауста».

Роман «Последние дни человечества» представляет собою мозаичную хронику войны, в которой Краус видит «конец света» или пролог к нему. Гротесковый эффект усиливается и здесь благодаря подлинности событий и персонажей (все действующие лица, главные и второстепенные, выведены под своими именами). В предисловии к роману говорится: «Невероятнейшие происшествия, о которых здесь повествуется, реальны; я описывал лишь то, что действительно происходило. Невероятнейшие разговоры, которые здесь ведутся, дословно соответствуют разговорам подлинным; фантастичнейшие несуразицы суть лишь цитаты».

Однако Краусу приходилось убеждаться в том, что документ, обличающий действительность, оказывался все же бессилен. Не литературная, но социальная бесплодность его усилий превращала Крауса просто в «ворчуна» (именно таким он изобразил себя в своем романе). С горечью, а затем и с озлоблением он начинает играть роль Кассандры, которая ждет опровержений своим мрачным пророчествам, но их не слышат.

Самым крупным успехом, которого добился Краус в послевоенные годы, было публичное разоблачение и изгнание из Вены одного из бульварных журналистов. Однако публицистика Крауса оказалась бессильной, когда он обратил ее против венского начальника полиции Шобера, ответственного за смерть девяноста участников рабочей демонстрации. Это мужественное выступление в защиту жертв полицейского террора, казалось, приблизило Крау-са к рабочему движению, но все же он остался одиночкой, не доверявшим ни одному из реальных политических течений и верившим лишь в «элементарное воздействие на публику своей полемикой и сатирой» 26.

Когда в Германии к власти пришли фашисты, то бессилие слова, которое он предчувствовал уже давно, показалось Краусу настолько абсолютным, что Краус умолк. В 1934 году он писал в своем журнале «Факел»: «Что касается огромной темы разверзшегося ада, то о ней с отчаянной трусостью отказывается говорить тот, чье дело было напрасным, ибо он предсказывал этот ад» 27. В 888-м номере журнала «Факел» за октябрь 1933 года были такие строки:

Слова умерли, когда проснулся ад. 28

Красные тетрадки «Факела» пользовались большим авторитетом не только в Австро-Венгрии. В городах Германии Краус выступал также как чтец. Это был театр одного актера: Краус исполнял целые драмы. Ему обязаны своей новой жизнью произведения Оффенбаха и Нестроя.

Из современной литературы Краус исполнял лишь немногое. Особое исключение делалось для Ф. Ведекинда, которого Краус горячо поддерживал; в 1905 году состоялась премьера поставленного Краусом спектакля по пьесе Ведекинда «Ящик Пандоры», в котором приняли участие в качестве исполнителей Краус и Ведекинд.