Книга «Лошадь как лошадь»

Шершеневич вспоминает, что книга «Лошадь как лошадь» имела шумный успех скандала и признания. Вскоре на складе не осталось ни одного экземпляра. «Как я ни был горд тем, что 20 000 книг разошлись в неделю и моя слава росла, но я усомнился. Я вообще человек подозрительный. Я попросил указать, куда же отправлено столько книг.

Заведующий охотно ткнул пальцем в бухгалтерский отчет: — О лошадях книжечка. Наркомзем всю забрал. На склад к Наркомзему отправили.

Оттуда уже, вероятно, в деревню послали. Звонили нам, нет ли еще по лошадиному вопросу чего…» Книга 1926 года «Итак итог» гораздо более тради-ционна и по настроению — настоящая романтическая лирика с ее пафосом тоски по недостижимому идеалу, отвращением к обыденности, самопокаянием. Герой ее предстает здесь разочарованным молодым человеком, вступившим в психологическое состояние «антитезы» .

Если образы «Лошади» выполнены остроумно, весело, поэт как бы предлагал удивиться неожиданности мира и даже безобразное было неожиданным, а потому смешным, то в «Итоге» в полном соответствии с названием царит атмосфера мрака.

Кабацкая тема, как и для Есенина, реализует у Шершеневича романтическое двоемирие. Тема Поэта решена в том ключе, который будет сформулирован значительно позже: «…что строчки к горлу приникают, нахлынут с кровью и убьют». У, Шершеневича: Чтобы вырваться мог за заставу Мной самим же построенных слов! «Итак итог: ходячий труп Со стихотворною вязанкой».

Постоянное использование диссонанса и огромные, иногда в тридцать пять строф, стихи тоже должны вызвать ощущение тоски и дисгармоничности.

В центральном стихотворении «Итога», «Бродяге страстей», с его проклятиями разуму, ощущается призыв к интуитивности бытия, к над-рациональности, которые вернут человеку истинную сущность, а миру придадут неожиданный облик: Как гусенице лист глодать, Ты объедаешь суеверья! Ты запрещаешь заболеть Мне, старику, детишной корью. Характерно желание поэта, строящего вереницы метафор, как можно больше явлений и предметов мира и культуры «стянуть» в одном стихе: Пирр, Нерон, Брут, Крез, Офелия — улитка, соловей, пудель — зубы, губы, щеки, уши, руки — простыня, корабль, белье, иголка, нитка, книги, иконы, шприцы — детство, пожары, пьянство, отчаяние, злость, хохот, колдовство и так далее, целый ряд, вернее, множество рядов цепочек слов из разных семантических областей. Поэт выясняет, как явление действительно соотносится с другими и чем его можно заменить. Оптимальное решение состояло бы в полной замене избранного материала другим, который имел бы с ним соответствия, формальные или семантические.

Шершеневич не сравнивает, не проводит параллели с тем, чтоб полнее выявить сущность описываемого состояния, но почти оставляет за пределами текста то, что сравнивал. Так, в «Бродяге страстей» развивается история, сама по себе для имажиниста неинтересная: поэт говорит о своем беспутстве, которое гнетет его, потому что осознано разумом.

Куда лучше состояние бессознательное. Но вместо изображения состояния души в нем лирическими понятиями создается картина того, на что это похоже, если «это» заменить фактом истории, искусства, животного мира, географией, анатомией, просто предметами. Все искусство направлено на воссоздание в художественном тексте того, с чем сравнивал. Так разрушается гуманистический, человеческий смысл беды героя стихотворения и так уничтожается человеческое сочувствие переживаниям, изложенным в тексте.

Например, вместо того, чтоб сказать: «Я плачу», говорится: Захлебнулась в луже последняя весна, И луна с соловьем уже разлучены, Недаром, недаром смочены даже во сне Ломти щек рассолом огуречным.

В теории имажинистов упоминается имя Бергсона, создавшего учение об интуиции как мистическом акте постижения бытия. Главная форма интуиции, по Бергсону, — эстетическая интуиция художника, в которой исчезает различие между объектом и субъектом познания. Таким образом, оказывается, что рассудок, мысль нужны лишь для вящего правдоподобия в описании форм действительности.

Это низший вид воспрития мира, который никогда не передаст сущности реальности. Интеллект воспринимает действительность как бы «кадрами», отдельными картинками, поэтому интеллектуальное познание ограничено, оно не «сопрягает» фактов действительности. Не случайно обращение имажинистов к первоприроде, непренебрежение «деревенской тематикой».

Но и в «урбанистическом» сознании того же Шершеневича «звериные» образы строят метафору. Жизнь понимается как явление стихийное, вне логического анализа. «Звериные» темы важны Шершеневичу еще и как попытка передачи инстинкта, интуиции, как, по Бергсону, «явлений бескорыстных», т. е. обращенных внутрь себя. «Смысл жизни» искать бесполезно, вернее, глупо. Художник вовсе не отражает действительность, а создает самостоятельную систему, передающую Порядок мироздания, но только в той логике, что не дана науке, не ведающей иллюзорности своих «классификаций»: Я куда во сто крат несчастливее Цезаря, Ибо Брут мой — мой собственный ум.

Я ль тебя не топил, человечий, С головой потерять я хотел.

В море пьянства на лодке выезжая полночью, Сколько раз я за борт разум толкал. Что есть метафора как главный принцип имажинизма в этой логике? Естественно, способ преодоления интеллекта, позитивистского видения мира. Метафора выстраивает вторую реальность, исходя из которой мир выглядит системой зеркал, где в отражении видна первичная реальность, уходящая в уже неразличимую глазом бесконечность.

Кроме упомянутых в главе изданий В. Шершеневич автор следующих книг: Быстрь. Изд. «Плеяда».

М., 1916; Автомобильная поступь. Изд. «Плеяда». М., 1916; Кооперативы веселья.

Изд. «Имажинисты».

М., 1921; Коробейники счастья. Изд. «Имажинисты». М., 1921; Вечный жид, Изд. «Чихи-Пихи» М., 1921.

Поэт умер в 1941 году, находясь в эвакуации.