Коллективизация в романе Шолохова «Поднятая целина»

Коллективизация показана как принудительная: даже мягкий по характеру Разметнов уверен: «Мы им рога посвернем. Все будут в колхозе!» Или: «Вышли люди из колхоза, а им ни скота, ни инструмента не дают,- говорит Нагульнов.- Ясное дело: жить ему не при чем, деваться некуда, он опять и лезет в колхоз». Неважно, что герою-активисту эта ситуация нравится — объективный смысл его слов достаточно выразительно проясняет ситуацию добровольного возвращения людей в колхозы. Крестьянская жизнь предстает в романе не покорной партийным директивам, а вздыбленной, как норовистый конь, рождая ощущение трагедийности и жестокости времени. Оно по-прежнему предстает в кровавой череде убийств, напоминая о первоначальном названии произведения.

Шолохов не скрывает, что беднота подчас воспринимает все происходившее в деревне как отступление от революции. «Это так революция диктовала в восемнадцатом году? Глаза вы ей закрыли». И хотя в данном случае речь идет о законе 1925 г., обозначившем отход от уравнительного землепользования и приведшем к новому имущественному расслоению деревни, общее ощущение неправедности происходящего у читателя остается. Это подтверждается и диалогом Нагульнова с Банником:

«- Как же ты могешь сомневаться в Советской власти? Не веришь, значит? — Ну да, не верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата».

За возмущением Банника, уже сдавшего по хлебозаготовке 116 пудов и вынужденного отдать еще 42, стоит понимаемая автором реальность голода. То, что этого так и не понимает Давыдов, начинает восприниматься как определенная противоречивость романа. В унисон — и совсем не комически — звучит строка анекдота: «Сколько ни давай, сколько ни плати — все им мало». Так что, нельзя упрекнуть Шолохова и в искажении правды, в просталинском изображении настроений крестьянства. Примечательно, что Б. Можаев, воссоздавший в романе «Мужики и бабы» все то, о чем говорилось в письме Шолохова, заметил, что «Поднятая целина» отражает иной, чем в его книге, этап коллективизации, — после публикации статьи Сталина «Головокружение от успехов», который был вынужден посчитаться, на словах, конечно, с возмущением крестьян. Как бы ни оценивали сейчас позицию Сталина, как бы ни упрекали его в лицемерии, историческая правда была в том, что люди Сталину тогда верили (иначе не написали бы 90 тысяч писем), статья многих успокоила, у Шолохова это показано в полном соответствии с исторической правдой, как и та, показанная хотя бы в 28 главе, сумятица в умах, которую не могла не вызвать непоследовательная и лицемерная политика. Д

Ругое дело, что статья была очередным обманом, за которым последовал страшный голод 1932-1933 годов. И опять прозревающий Шолохов пишет Сталину отчаянные письма (…). А в письме Е. Левицкой 30 апреля 1933 г. звучит горький сарказм: «Я бы хотел видеть такого человека, который сохранил бы оптимизм… когда вокруг него сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие и потерявшие облик человеческий».

Вот почему была прервана работа над 2-й книгой, прервана и голодом, и ежовщиной, когда Шолохов бросил писать не только «Поднятую целину», но и вообще, и начавшейся войной, уничтожившей все написанное. Но вернувшись после войны к давнему замыслу, Шолохов ограничился изображением только небольшого отрезка времени (2 месяца). Не мог он подступить к трагическим дням голодомора, не мог лгать, делая вид, что этого не было, но уже не мог, как в молодости, сказать всю правду. На наш взгляд, вторую книгу романа нельзя отнести к подлинно художественным открытиям, которым стала книга первая. В этом — трагедия большого таланта, истоки которой, говоря словами В. Хабина, «в мучительной борьбе реалиста, проникнутого народным чувством, верного правде сущего и адепта идеи должного».

Но, опровергая тех, кто видел в «Поднятой целине» гимн сталинской коллективизации и раскулачиванию, «многоэтажную ложь», не надо впадать и в другую крайность — представлять Шолохова едва ли не противником коллективизации. Так в научный оборот начинает входить фраза писателя эмигранта 3-й волны Владимира Максимова: «Может статься, не в социальных максимах Давыдова и Нагульнова, а в размышлениях Половцева по-настоящему выражена позиция?..» (В какой-то мере это повторение вопроса, высказанного в 30-е годы на страницах эмигрантской газеты «Возрождение»: «Кто ее («Поднятой целины» ) автор, подлинный приверженец Сталина и его режима или скрытый враг, только надевший личину друга?»).

Конечно, в речах Половцева оказалось и немало верных предостережений: «…Крепостным возле земли будешь», «Хлеб пойдет для продажи за границу, а хлеборобы, в том числе и колхозники, будут обречены на жестокий голод». Верно оценил Половцев сталинскую статью «Головокружение от успехов» и ту доверчивость, с которой она была встречена крестьянами: «Дураки, богом проклятые! Они не понимают того, что эта статья гнусный обман, маневр! И они верят… как дети… Поймут и пожалеют, да поздно будет».

Все эти примеры — свидетельство объективной позиции писателя, стремившегося постичь, как в «Тихом Доне», одну и другую «правду». Именно благодаря такой объективности, выраженной в многогранности каждого из художественных образов, «Поднятая целина» и в наши дни остается произведением современным.

Однако в целом роман пронизан социалистической идеологией. В. Камянов, противопоставляя ему роман «Сестры», пишет: «Налицо — коренное различие исходных установок (…) Партлидеры в его (Вересаева) глазах — ответчики за беззаконие. А для Шолохова — законодатели, вдохновенные преобразователи и социального уклада и морали». И с этим трудно не согласиться. Однако далее приходится полемизировать. В. Камянов считает, что Шолохов и Горький пошли на уступку власти и потому «оказались без нравственного компаса или при особом компасе, где стрелкой ведают уполномоченные на то лица. А скромный писатель Вересаев, не доверяя чужим дядям дергать стрелки, определил меру добра и зла по староинтеллигентному разумению. И вышел прав.

В романе нет героя, подобного Мелехову, и авторская позиция порой представляется упрощенной. Справедливо отмечалось, что в противоречии между верой Шолохова в благо, которое принесет коллективизация, и теми картинами жизни, что вышли из-под его пера, заключаются в равной мере и слабости, и непреходящие достоинства «Поднятой целины». В этом противоречии — трагический знак времени, ключ к пониманию, что творилось с людьми.

И не только в сугубо социальном плане, но и в их умах, душах.

Заметим также, что идея коллективизации в чем-то отвечала понятиям и представлениям народа, привыкшего к традиционному землепользованию. Но уже в конце 1-й книги Шолохов вовсе не в духе соцреализма реалистично показал и «плоды» коллективного труда. Любишкин возмущенно жалуется Давыдову: «Осталось у меня к труду способных двадцать восемь человек, и энти не хотят работать, злодырничают… Никакой управы на них не найду. Плугарей насилу собрал. Один Кондрат Майданников работает, как бык, а что Аким Бесхлебнов, Куженков Самоха или эта хрипатая заноза, Атаманчуков, и другие, то это горючие слезы, а не плугари!.. Пашут абы как. Гон пройдут, сядут курить, и не спихнешь их».