Композиция стихотворения «Властителям и судиям»

К гражданским одам Державина примыкает и знаменитое стихотворение «Властителям и судиям» (1787), которое любил декламировать Ф. М. Достоевский на литературных чтениях. Рукописный сборник с этим произведением в 1795 г. Державин поднес императрице. Однако вместо благодарности последовала немилость. Екатерина перестала замечать Державина, придворные избегали с ним встречи. Наконец, один из приятелей Державина Я. И. Булгаков спросил поэта: «Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?» — «Царь Давид, сказал Державин, не был якобинец, следовательно, песни его не могут быть никому противными». Ссылка на Библию — не пустая отговорка.

Стихотворение «Властителям и судиям» действительно представляет собой переложение 81-го псалма царя Давида. Но по-своему был прав и Я. И. Булгаков. «…Во время Французской революции,- пишет Державин,- в Париже сей самый псалом был якобинцами перефразирован и пет по улицам для подкрепления народного возмущения против Людовика XVI» . Но сам поэт узнал об этом значительно позже.

Стихотворение «Властителям и судиям» отличается предельно ясной композицией. Оно состоит из семи четверостиший и делится на две части. В первых трех строфах бог гневно напоминает царям и судьям об их обязанностях к народу: они должны строго и честно выполнять законы, «на лица сильных не взирать», защищать сирот и вдов, освободить из темниц должников — «исторгнуть бедных из оков». Четвертая строфа подводит горестный итог этим увещаниям.

Властители и судьи оказались глухи и слепы к страданиям народа: «Не внемлют! — видят и не знают! Покрыты мздою очеса…». Равнодушие и корыстолюбие власть имущих вызывают гнев поэта, и в последних трех строфах он требует наказания виновных. Во избежание недоразумения сразу же заметим, что речь идет не о революционном возмездии, как это показалось напуганной якобинским террором Екатерине II. Поэт лишь напоминает царям о том, что они так же смертны, как и их подданные, и, следовательно, рано или поздно предстанут перед божьим судом. Но загробный суд кажется поэту слишком далеким, и в последнем четверостишии он умоляет бога покарать виновных, не дожидаясь их смерти. В Библии этот мотив сурового наказания царей отсутствует. Завершающие стихи библейского псалма призывают бога вместо несправедливого людского суда утвердить свой суд, и только: «…восстань, боже, суди землю, ибо ты наследуешь все народы». У Державина последняя строфа содержит в себе призыв к беспощадной каре земных властителей:

Воскресни, боже! боже правых! И их молению внемли: Приди, суди, карай лукавых И, будь един царем земли!

Гражданская поэзия, облеченная в библейскую форму, перейдет из XVIII в XIX век. Вслед за стихотворением «Властителям и судиям» появятся пушкинский и лермонтовский «Пророк», произведение Грибоедова «Давид», а также переложения псалмов поэтами-декабристами.

К гражданской лирике Державина непосредственно примыкает одно из его поздних, итоговых произведений — «Памятник» — вольное подражание оде Горация «К Мельпомене» (первоначально муза песен, позднее — муза трагедии). Кроме Державина к оде Горация обращались Ломоносов, Пушкин, Брюсов. Общей для всех «памятников» была мысль о праве их авторов на бессмертие, но мотивировка этого права у каждого поэта своя. .

Стихотворение Державина впервые получило название «Памятник». Оно разбито на строфы и состоит из пяти четверостиший, написанных шестистопным ямбом с перекрестной рифмой. Произведение приобрело русскую национальную окраску. Апулия — родина Горация и протекающая по ней река Ауфид заменены названием русских рек и морей: «Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных, Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал». В четвертой строфе автор утверждает свое право на бессмертие. Державин напоминает, что он первый «дерзнул» отказаться от торжественного, высокопарного стиля похвальных од и написал «Фелицу» в «забавном», т. е. шутливом «русском слоге». Кроме поэтической смелости Державин обладает и гражданским мужеством: поэт не побоялся «истину царям с улыбкой говорить». Пушкинский «Памятник» и по форме, и по содержанию связан не столько с горацианским, сколько с державинским вариантом этого стихотворения.