Краткий пересказ дилогии Томаса Манна о Генрихе IV. Продолжение

В первом томе дилогии неискушенный в жизни Генрих, еще полный романтических иллюзий, вступает в мир, где властвует стихия темных сил; действительность, с которой он сталкивается в Париже, предстает перед ним как вакханалия кровопролитий, властолюбия, религиозного фанатизма, низменных страстей. Он противостоит, как воплощение молодости и жизни, миру насилия и мертвечины, в центре которого — Екатерина Медичи. Тема Екатерины — тема смерти. Г. Манн гротескно совмещает в ее образе обыденное и фантастическое, делает их взаимообратимыми. Вся она — рыхлая, бледная, расползающаяся масса — воспринимается как символ смертоносности и исторической обреченности. Екатерина непрерывно замышляет убийства, но по сути она сама мертва, потому что принадлежит «черному и неразумному прошлому». Она — сама смерть, пытающаяся заполонить жизнь, и в этом ее образ близок к гротескным символам Гейне.

Тема смерти, исторической обреченности определяет и характер изображения сыновей Екатерины — последних отпрысков вырождающегося королевского рода. У принцев, слабых, истеричных, жестоких, сочится кровь из пор, они рано умирают и не оставляют наследников.

Сходная тема проступает сквозь портрет Елизаветы Английской, жены старшего сына Екатерины Карла Валуа: ее лицо — «маска без возраста», вся она «окаменевшая, как золото», «каждый ее шаг был будто последним — вот-вот она рухнет на пол… Золото стискивало ей голову, сжимало грудь, ноги, и она, пошатываясь, несла на себе его мрак и могущество во мрак далеких комнат».

Дух мертвечины царит в залах и коридорах Лувра, ощущается в сценах семейных объяснений, политических заговоров и дворцовых празднеств, картинных и пышных. Дворец — мрачный лабиринт, процессия придворных — «огромный червь», извивающийся в его тесных ходах. Тема смерти достигает своей кульминации в главе «Резня», изображающей кровавую сечу Варфоломеевской ночи. Глава эта, редкая по своей напряженности, внешне кажется иронической и деловито-спокойной. На предшествующих страницах происходит зверское убийство друга Жанны и Генриха адмирала Колиньи, на последующих изображены массовые убийства на улице. Но в главе «Резня» нет убийств — они «за кадром», откуда слышны крики и хрип, звон клинков, стук падающих тел. В кадре же Карл Валуа — «белый шелк, взгляд искоса, говорящий о пресыщенности и подозрительности, одна нога отставлена, как в балете» (сейчас он, впрочем, то рычит, то ораторствует, то рыдает). Затем — Екатерина Медичи: она, «переваливаясь, бродит по своим покоям и еще неувереннее, чем обычно, тычет палкой в пол». Генрих в эти часы познает, что такое ненависть. Он расстается с романтическими иллюзиями юности, с наивной доверчивостью и непосредственностью и научается осмотрительности, выдержке, умению аналитически мыслить.

Знаменательна глава «Конец». Генрих из окна дворца смотрит на площадь, где убивают множество людей. Он впервые обретает беспощадную ясность мысли. Наблюдения и размышления «Генриха полны прямых ассоциаций с Германией поры фашистского владычества, они напоены ненавистью писателя ко лжи и варварству. Генрих видит, что убийцы «трудились с великим усердием», «работали на совесть с особым тщанием и обстоятельностью».

«Вон пес лижет рану своей заколотой кинжалом госпожи. Растроганный убийца невольно гладит его, прежде чем перейти к новой жертве. Ведь и у этих людей есть сердце», — саркастически замечает писатель. Генрих думает: «.. .Они убивают не для себя, а для других, по чужому приказу, ради чьих-то целей, а потому их не мучают угрызения совести. При всем их неистовстве (очень похоже, что и неистовы они по приказу) они работают честно, на совесть… Как легко толкнуть их на дурное и гибельное. И будет гораздо труднее добиться от них чего-либо доброго. При соответствующих обстоятельствах и почтенные горожане, и простонародье — все ведут себя как последняя мразь». Это мысли не только о Франции XVI века, но и о Германии века ХХ-го.

Генриху ясно: злая стихия не возникает сама по себе — ее провоцируют, организуют те, кому это нужно. Позже Генрих IV по воле писателя подумает об этих людях, напоминающих гитлеровцев: «Они не протестанты, не католики, не испанцы или французы. Это особая порода людей; им присуща угрюмая жажда насилия, дух тяжести, а быть неудержимыми они способны, только когда предаются жестокости и нечистым наслаждениям».

С главы «Резня» дворцовые сцены приобретают все более откровенный трагико-фарсовый характер. В них с самого начала есть что-то напыщенно-театральное, пародийно-парадное, все в них выглядит как жуткий маскарад. В главе «Резня» еще более вырастает страшное и выпячивается фарсовое. Генрих Манн создает чудовищную ситуацию одновременности массового уничтожения гугенотов и первой брачной ночи Генриха и принцессы Марго. Он заставляет Генриха увидеть комизм своей недальновидности и понять, что он оказался в неприглядном положении шута. Но хуже и нелепее всего положение Екатерины, неспособной понять, что Варфоломеевская ночь была началом конца представляемого ею мира. Этот мир обозначается теперь в сознании Генриха словом «ад». Генрих должен пройти через все круги ада, познать всю его трагедийную фарсовость, прежде чем поднимется до победы над Екатериной Медичи.

Сцена битвы под Арком, принесшей Генриху эту победу,- вторая кульминация первого тома дилогии. Она завершает собой годы учения Генриха и открывает новую полосу его жизни, новый ряд трудностей и испытаний, встающих перед ним как перед королем страны. Теперь Генрих служит не гугенотам, а Франции, единству нации, мирной жизни народа. Он принимает Нантский эдикт, дающий свободу вероисповедания, и тем кладет конец религиозным распрям, покровительствует ремеслам, заботится о развитии сельского хозяйства. Генрих задумывает «великий план» — мирный союз государств.

Во втором томе есть два основных сюжетных центра, вокруг которых разворачивается действие: завоевание Генрихом Парижа и любовь к Габриэль д’Эстре. История завоевания Парижа — это история возвышения Генриха до осознания идеала свободной государственности и всей сложности его осуществления. Любовь к Габриэль д’Эстре — попытка человеческого самоутверждения в служении женственности и красоте. И в отношениях с Парижем, и в отношениях с Габриэль Генриху приходится идти на компромиссы, но не с идеалом, а со своими юношескими представлениями о прямолинейном пути к нему. Переход в католичество перед въездом в Париж, нелегко давшийся королю гугенотов, трактуется в дилогии не только как вынужденный дипломатический акт, без которого Генрих не смог бы стать королем Франции, но и как шаг навстречу свободному сознанию, поднявший его над религиозным фанатизмом. Готовность заплатить за Габриэль по требованию ее родственников или ее самой показана не как причуда короля (чьим желаниям нет преград), а как способность гуманиста поверить в лучшее в человеке, переступить через то наносное, что заслоняет и подавляет в нем внутреннюю красоту.

История любви Генриха и Габриэль — это история его непрерывной борьбы за нее и с внешними силами зла, препятствующими их союзу, и с отчуждением, ложью в ней самой. Па пути к любви истинной они проходят через несколько фаз ложных, неистинных отношений. Но и на этих этапах всегда ощутима возможность их подлинно человеческой близости. Любовь поднята Г, Манном на уровень высшего смысла и цели человеческой жизни. Торжество любви Генриха и Габриэль должно дать счастье не только им двоим, а всей Франции, всему царству-государству.

Тема любви Генриха IV к Габриэль развивается в поэтическом ключе, уподобляя роман сказке. Темный, таинственный лес, сквозь который продираются два знатных всадника. Светлый замок, вдруг как чудо вырастающий вдалеке: «По ту сторону лесистой долины и бурлящей реки, за холмами, за грядами многоцветной листвы, среди деревьев и синевы небес реял замок». И «белоснежная», «белокурая богиня», спускающаяся по ступеням замка, как бы с небес, каждым шагом являя «чудо достоинства, непринужденности, гибкости и величия». Так на страницах романа появляется Габриэль д’Эст-ре. И сразу же возникает причудливое сплетение мечты и реальности.

«Она идет, словно фея, словно королева», — думал король, будто ему не случалось видеть уродливых королев, но тут он чувствовал себя точно в сказке». «Сверху проникал свет вечерней зари, и в нем сияли золотистые косы, мерцали вплетенные в них жемчуга». Габриэль прекрасна не только в глазах Генриха. Однако с поэзией ее красоты соседствует ужасающе низменная проза: она родом из семьи полунищих дворян с большими претензиями, где женщины распутны, а мужчины никчемны. «»Все они без места, им нужно много денег. Приключение обойдется дорого», — подумал король, но не стал задерживаться на этой мысли. К чему противиться неизбежному».