«Личностное» начало в романтизме

В какой-то мере личностное начало было присуще даже одам Ломоносова. Его лирическая индивидуальность («я» поэта) ярко проявилась в целой эмоциональной гамме, от восторженного ликования до гневного обличения. Не «должностное» же бесстрастие звучит в откровенном разоблачении деятельности иностранцев в России, направленной…к попранью нашего закона, Российского к паденью Трона, К рушению народных прав. Не мог Ломоносов забыть, что адресат его оды 1762 г. новая императрица Екатерина II — иностранка. Не мог поэт рассчитывать на благодарность императрицы и за следующие строки из этой же оды:

О коль велико, как прославят Монарха верные раби! О коль опасно, как оставят, От тесноты своей, в скорби! …Услышьте, Судии земные И все державные главы: Законы нарушать святые От буйности блюдитесь вы…

Романтик В. Кюхельбекер в статье 1824 г. «О направлении нашей: поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» 2 з число «поколения лириков, коих имена остались стяжанием: потомства, коих творениями должна гордиться Россия», включил много одописцев, начиная с Ломоносова. Реабилитируя оду как ведущий лирический жанр, Кюхельбекер отмечал, что ее отличают «сила, свобода, вдохновение — необходимее три условия всякой поэзии», а «лирическая поэзия вообще не что иное, как необыкновенное, то есть сильное, свободное вдохновенное изложение чувств самого писателя».

Вводитесь Ломоносовым в структур торжественной оды и сугубо «личные» мотивы. Так, в оде Елизавете Петровне 1761 г. ой объясняет о своем «преклонном веке» (возрасте), а в оде «Щ новый 1764 год» к этому добавит еще и о своем «гонящем в гроб недуге». Несомненно личными воспоминаниями из Своей юности навеяно описание переживаний мореплавателя в оде 1761 г. Петру III (пожалуй, действительно одной из Должностных):

Когда по глубине неверной К неведомым брегам пловец Спешит но дальности безмерной, И не является конец. Прилежно смотрит птиц полеты В воден воздухе приметы, И как уж томную главу На брег желанный полагает, В слезах от радости лобзает Песок и мягкую траву.

Эти строки и им подобные в некоторых других произведениях (прежде всего в двух «Размышлениях…») дали основание Кюхельбекеру утверждать, что «в творениях поэта всегда, нередко даже без его на то согласия, отражается он сам, отсвечиваются его собственный образ мыслей, его чувства, опыты, наклонности, любимые занятия. Так, например, многие места в одах Ломоносова являют его истинным сыном Севера, воспитанным на берегу Ледовитого океана, умом, который в младенчестве поражался, грозными, дивными огнями и призраками: полунощного неба».

Необходимо напомнить еще о двух глубоко лирических стихотворениях Ломоносова: «Стихах, сочиненных на дороге в Петергоф, когда я в 1781 году ехал просить о подписании привилегии для академии, быв много раз прежде за тем же» и «Письме к его высокородию Ивану Ивановичу Шувалову». В первом из них Ломоносов с какой-то грустной завистью говорит о кузнечике, который скачет и поет, «свободен, беззаботен», не просит ни о чем, «не должен никому». Во втором дает вначале замечательную картину конца лета («Прекрасны дни, сияя на исходе…»), а затем сообщает о том, что Елизавета и Шувалов оставили свои «чертоги» и отправились отдыхать «на поля». А далее следует как бы глубокий вздох поэта, лишенного возможности прервать свой труд:

Меж стен и при огне лишь только обращаюсь; Отрада вся, когда о лете я пишу; С лете я пишу, а им не наслаждаюсь И радости в одном мечтании ищу.

Два последних стихотворения не предназначались Ломоносовым для печати. Видимо, он не предполагал, что они могли заинтересовать читателя.

Приведенные выше примеры из произведений Ломоносова, разумеется, не дают каких-либо серьезных оснований переводить его в разряд сентименталистов или предромантиков. Здесь существенно наметить другой аспект. Переход к «субъективной» поэзии не мог проходить без развития «самовыражения», индивидуального начала в творческом процессе. И на эту сторону поэтического наследия Ломоносова указал еще К. Аксаков: «Ломоносов был автор, лицо индивидуальное в поэзии, первый, восставший как лицо из мира национальных песен, в общем национальном характере поглощавших индивидуума; он был освободившийся индивидуум в поэтическом мире, с него началась новая полная сфера поэзии, собственно так называемая литература». И все же надо иметь в виду, что личностные проявления в одах Ломоносова отражали прежде всего его отношение к объективной, событийной стороне жизни, а в переложении псалмов он еще неразрывно сочетал «переживания» и за свою личную судьбу, и за судьбу «общественного» человека, оказавшегося окруженным повсеместным «злом», в водовороте враждебных ему «страстей».