Лирическая струя в творчестве Сумарокова

В лучших песнях Сумарокова была представлена целая гамма человеческих переживаний — неразделенной, «незаконной» и торжествующей любви, тоски, разлуки, ревности. Так, безответная любовь женщины заставляет ее с горечью произнести: «Ты ко мне, как камень, Як тебе, как пламень». Достаточно тонко для своего времени передает Сумароков психологию полюбившей девушки и стыдливо старающейся скрыть свое чувство от «хищника» ее «вольности»:

Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся И боюсь; чтоб взор не изменил; При тебе смущаюсь, без тебя крушуся, Что не знаешь, сколько ты мне мил. Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится, А любовь стремится выгнать стыд. В сей жестокой брани мой рассудок тмится, Сердце рвется, страждет и горит. («Тщетно я скрываю…»)

Подлинная поэзия и истинная грусть звучат в признании женщины, выданной замуж за старого ревнивого мужа и разлученной со своим возлюбленным:

Сокрушил злодей всю молодость мою, Но поверь, что в мыслях крепко я стою, Хоть бы он меня и пуще стал губить, Я тебя, мой свет, вовек буду любить. «Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой…»

Противник ханжеской морали и светского лицемерия, Сумароков с неподдельным сочувствием выразил трагедию женщины, вынужденной «к сокрытию стыда девичества» лишить жизни еще не родившегося внебрачного «младенчика» (сонет «О существа состав, без образа смешенный…»). Любовь у Сумарокова оказывается сильнее рассудка («Вся кровь бунтуется, ум страсти уступает, Рассудок мой погиб…»), она захватывает всего человека, и он уже не властен над ней даже тогда, когда, кроме страданий, она ничего не приносит, когда «другая» изменила («Ты хотя меня забыла, мне нельзя тебя забыть,

Я изменой за измену не могу тебе платить»).

Искренность и нравственное начало в любовной лирике поэта во многом определялись связью ее с народной песнью. И нет необходимости сводить эту связь только к частичной «стилизации» под фольклор, к использованию лишь некоторых средств и выражений из арсенала народного творчества. Еще задолго до романтиков «ортодоксальный» классицист Сумароков начал поиски национальных форм создания искусства, глубоко убежденный в том, что «природное чувствие выражение есть лучшее» («О стихотворстве камчадалов», 1759).

В контексте одной из стереотипных тем романтизма (причем, в самом его начале), использованной с сохранением устойчивых лексических средств Пушкиным в прощальных раздумьях «поэта-романтика» Ленского, должно найти свое место стихотворение Сумарокова, где «несчастный» призывает свою возлюбленную посетить его будущую могилу:

Внемли, несклонная, мой томный глас внемли И в конце моем на месте той земли, Где будет тлеть мой прах, взгляни на гробный камень, Вздохни, вообрази, как зрак твой был мне мил, И молвь: «Я помню то, как он меня любил»

Встречаются у Сумарокова произведения, где «объектом» творчества становится «субъект», т. е. подлинные эпизоды биографии поэта и связанные с ними переживания. Если бы мы захотели восстановить в общих чертах творческий путь поэта, то смогли бы это сделать (не обращаясь к трудам историков литературы) по его элегии 1768 г. Бурным негодованием преисполнен писатель в элегии «Все меры превзошла теперь моя досада…» (1770), написанной в связи с провалом постановки «Синева и Трувора» при прямом подстрекательстве московского главнокомандующего П. С. Салтыкова.

Включение Сумароковым в структуру некоторых стихотворений событий из собственной жизни предвосхищало одно из основных художественных открытий Державина, а в повышенной авторской экспрессии в них предугадывалась одна из ведущих тональностей романтического стиля.