Литературные параллели: Пушкин и Цветаева

Марину Ивановну Цветаеву я считаю принцессой русской поэзии. Она так самоотреченно была влюблена в поэзию, что часто в других любила ее больше, чем в себе. Отсюда столько стихотворных посвящений поэтам, ее современникам: В. Брюсову, А. Ахматовой, А. Блоку, В. Маяковскому, Б. Пастернаку, Антокольскому и многим другим. Но поистине первой и неизменной ее любовью был Александр Сергеевич Пушкин. «С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова — убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали все мое младенчество, детство, юность, — я поделила мир на поэта — и всех, и выбрала — поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать — поэта — от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались», — пишет Марина Цветаева в статье «Мой Пушкин».

Однако все-таки мало сказать, что наш великий поэт был «вечным спутником» для Марины Ивановны, Пушкин был для Цветаевой тем чистым родником, из которого черпали творческую энергию русские поэты нескольких поколений — от Лермонтова до Блока и Маяковского. Поразительно, но иногда мне кажется, что Цветаева считала Пушкина своим современником вопреки тому, что жила в другую эпоху, вопреки даже здравому смыслу.

Силой своего воображения Марина Цветаева однажды в детстве создала себе живого поэта Пушкина да так и не отпускала его ни на шаг от своей души в течение всей жизни. С А. С. Пушкиным она постоянно сверяет свое чувство прекрасного, свое понимание поэзии. Таким образом, заполнив собой значительную часть духовного мира Марины Цветаевой, Пушкин, естественно, вторгся и в ее поэзию. Один за другим стали появляться стихи, посвященные Пушкину. В лирические произведения из цикла «Стихи к Пушкину» вместе с лирическим героем — Александром Сергеевичем Пушкиным — перекочевали и многие пушкинские герои:

Бич жандармов, бог студентов, Желчь мужей, услада жен — Пушкин — в роли монумента? Гостя каменного? — он, Скалозубый, нагловзорый

Пушкин — в роли Командора? В это первое стихотворение цикла «Стихи к Пушкину» и Медный Всадник прискакал, и даже «Ваня бедный» явился:

Трусоват был Ваня бедный, Ну, а он — не трусоват.

Пушкин был для Марины Цветаевой олицетворением мужественности. Александр Сергеевич возник в духовном мире поэтессы «серебряного века» как волшебник, божественное существо, подаренное ей русской историей:

И шаг, и светлейший из светлых Взгляд, коим поныне светла… Последний — посмертный — бессмертный Подарок России — Петра.

А утверждением о божественном происхождении солнца русской поэзии могут служить строки из четвертого стихотворения цикла:

То — серафима Сила — была. Несокрушимый Мускул крыла.

Думая и говоря о Пушкине, о его роли в русской жизни и русской культуре, Цветаева была близка к Блоку и Маяковскому. Она вторила автору «Двенадцати» и «Соловьиного сада», когда говорила: «Пушкин дружбы, Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин трона, Пушкин света, Пушкин няни… Пушкин — в бесчисленности своих ликов и обличий — все это спаяно и держится в нем одним: поэтом» (статья «Наталья Гончарова»). Но ближе всего Цветаева к Маяковскому с его яростным признанием Пушкину: «Я люблю вас, но живого, а не мумию». В отношении Цветаевой к Пушкину, в ее понимании Пушкина, в ее безграничной любви к Пушкину самое важное, решающее — твердое убеждение в том, что влияние Александра Сергеевича Пушкина на поэта и читателя может быть только освободительным: «…чудный памятник. Памятник свободе-неволе-стихии — судьбе и конечной победе гения: Пушкину, восставшему из цепей» (статья «Мой Пушкин»). Ведь именно об этом писал поэт в своем стихотворном завещании:

И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я Свободу И милость к падшим призывал. («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», 1836)

В поэзии Пушкина, в его личности Цветаева видит полное торжество той освобождающей стихии, выражением которой является истинное искусство:

И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права… (А. С. Пушкин. «Из Пиндемонти», 1836)

Мне кажется, что и сам Пушкин для Цветаевой, особенно в юности, — больше повод, чтобы рассказать о себе, о том, как она сама по-пушкински мятежна и своевольна:

Запах — из детства — какого-то дыма Или каких-то племен… Очарование прежнего Крыма Пушкинских милых времен. Пушкин! — Ты знал бы по первому слову, Кто у тебя на пути! И просиял бы, и под руку в гору Не предложил мне идти… Не опираясь на смуглую руку, Я говорила б, идя, Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя… — писала М. Цветаева в стихотворении «Встреча с Пушкиным» 1 октября 1913 года. Отношение Марины Цветаевой к Пушкину совершенно особое — абсолютно свободное. Отношение к собрату по перу, единомышленнику. Ей ведомы и понятны все тайны пушкинского ремесла — каждая его скобка, каждая описка; она знает цену каждой его остроты, каждого произнесенного или записанного слова. Самым важным и дорогим Цветаева считала пушкинскую безмерность («безмерность моих слов — только слабая тень безмерности моих чувств»). Недаром ведь из всего Пушкина самым любимым, самым близким, самым своим стало для нее море: «Это был апогей вдохновения. С «Прощай же, море…» начинались слезы. «Прощай же, море! Не забуду…» — ведь он же это морю обещает, как я — моей березе, моему орешнику, моей елке, когда уезжаю из Тарусы. А море, может быть, не верит и думает, что — забудет, тогда он опять обещает: «И долго, долго слышать буду — Твой гул в вечерние часы…»» (статья «Мой Пушкин»). Пушкин для Марины Цветаевой — не «мера» и не «грань», но источник вечной и бесконечной стихии поэзии. Б. Л. Пастернак писал об этом так:

Стихия свободной стихии С свободной стихией стиха…

И эти строки из стихотворения Пастернака (1918), тоже обращенного к А. С. Пушкину, открыла для меня Цветаева в статье «Мой Пушкин». Конечно, русские поэты, русские читатели еще долго — бесконечно долго — будут вновь и вновь открывать для себя нового Пушкина, своего Пушкина. Буду для себя вновь и вновь открывать своего Пушкина и я, но сейчас мне по душе именно цветаевский Пушкин — воплощение красоты, гениальности, мужества, ума и неисчерпаемости.