В романе М. А. Булгакова два пласта времени. Первый — давешний, еще не распят Иисус. Второй — довоенный, 30-е годы XX века. Автор сравнивает людей в этом гигантском временном промежутке, ведь Воланд часто в прямой и косвенной форме задавался этим вопросом: «Изменились ли люди?» Сравним и мы, использовав две цитаты. «- Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, — прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, — тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда — все они добрые люди? — Да, — ответил арестант — И настанет царство истины? — Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа. — Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат страшным голосом…» «- Ну, что же, — сказал Воланд, — люди как люди.
Любят деньги, но это всегда так было..Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…» Интересно, что бы сказал мессир, встретившись с москвичами сегодня? Но сначала надо поговорить о быте. Москва того времени «замечательна» коммуналками, маленькими комнатками, набитыми людьми и снабженными общим коридором, общей кухней и общим туалетом. Эти люди живут в состоянии постоянной вражды, цепко оберегая свою жалкую собственность: примус на кухне, сервант и коврик с лебедями в комнатке, парусиновый портфель, характеризующий принадлежность к руководящей работе…
Этот быт будет еще более саркастично передан в «Собачьем сердце», где профессор Преображенский произнесет свой знаменитый монолог о разрухе, которая начинается с того, что люди мочатся мимо унитаза и ходят по паркету в калошах. Кроме жителей коммунальных «муравейников», показан быт и относительно состоятельных людей, опекаемых властью: писателей, чиновников, театральных работников. Большинство из этих людей или совершенно бездарны, или продали свои способности за материальные блага.
Они готовы лизоблюдничать, чтоб не лишиться права вкусно пить и жрать в специальном ресторане, жить в отдельной квартире, ездить на такси. Булгаков заставляет читателя, весело смеющегося над комическими ситуациями и остроумными репликами, ощутить страшную опасность шариковщины, этого нового социального явления, которое начало зарождаться в 20-е годы. Революционная власть поощряет стукачество, доносительство, высвобождая самые низменные инстинкты некультурных и необразованных людей. Она дает им ощущение власти над людьми умными, культурными, интеллигентными. Буфетчики, администраторы, рифмачи, домоуправы — «шариковы», дорвавшиеся до власти, представляют страшную угрозу для общества. «Ненавистный город!» — восклицает прокуратор, осознав, что Иешуа не спасти.
Ассоциация с Мастером достаточно ясная. И спустя столетия ненавистный город перерастает в Москву, отравленную большевизмом, ту Москву, которую «лечат» сподвижники Воланда всеочищающим огнем. Бытовой маразм этого города открывается уже с первой страницы. » — Дайте нарзану, — попросил Берлиоз. — Нарзану нету, — ответила женщина в будочке и почему-то обиделась. — Пиво есть? — сиплым голосом осведомился Бездомный. — Пиво привезут к вечеру, — ответила женщина. — А что есть? — спросил Берлиоз. — Абрикосовая, только теплая, — сказала женщина…» Подобную ситуацию прекрасно помнят пожилые люди, которые прожили часть жизни в совдепии, в коммунистическом «раю».,Тогда вся страна представляла собой гигантскую коммуналку, тщательно охраняемую баллистическими ракетами.
В пове/вти соотношение смешного и трагического очень неравномерно, поскольку к первому относится незначительная часть внешней, событийной линии. Все остальные грани — приоритет второго. Судьба дома в Обуховом переулке соотносится с судьбой России. «Пропал дом», — говорит профессор Преображенский после вселения в его дом жилтоварищей. То же говорил Булгаков о России после захвата власти большевиками.
Нелепо выглядящие, невоспитанные и практически незнакомые с культурой мужчины и женщина, на женщину непохожая, читателю вначале могут показаться смешными. Но именно они оказываются пришельцами царства Тьмы, вносящими дискомфорт в бытие не только профессора; именно они во главе со Швондером «воспитывают» в Шарике Шарикова и рекомендуют его на государственную службу. И вот он уже готов по команде партийного начальства кричать: «Распни его! Варавву помиловать!» Это нравы Москвы, совмещенные с нравами Иерусалима дохристианского периода. Это нравы и жалкий быт убогих рабов в обществе, где интеллигентность и свобода мнения поставлены вне закона.
Сцены быта, нравов в Ершалаиме и в Москве абсолютно реальны. В утреннем и предвечернем освещении очертания людей и предметов точны и четки, будто смотришь на них сквозь идеально прозрачное стекло Одной из главных мишеней очистительной работы Воланда становится самодовольство рассудка, в особенности рассудка атеистического, сметающего с пути заодно с верой в Бога всю область загадочного и таинственного. С наслаждением отдаваясь вольной фантазии, расписывая фокусы, шутки и перелеты Азазелло, Коровьева и Кота, любуясь мрачным могуществом Воланда, автор посмеивается над уверенностью, что все формы жизни можно расчислить и спланировать, а процветание и счастье людей ничего не стоит устроить — нужно только захотеть.