М. Цветаева

Поэт Стихи Брюсова я любила с 16 лет по 17 лет — страстной и краткой любовью. В Брюсове я ухитрилась любить самое небрюсовское, то, чего он был так до дна, до тла лишен — песню, песенное начало. Больше же стихов его — и эта любовь живет и поныне — его «Огненного Ангела», тогда — ив замысле и в исполнении, нынче только в замысле и в воспоминании, «Огненного Ангела» — в неосуществлении. Помню, однако, что уже тогда, 16-ти лет, меня хлестнуло на какой-то из патетических страниц слово «интересный», рыночное и расценочное, немыслимое ни в веке Ренаты, ни в повествовании об Ангеле, ни в общей патетике вещи.

Мастер — и такой промах! Да, ибо мастерство — не все. Нужен слух. Его не было у Брюсова. Антимузыкальность Брюсова, вопреки внешней музыкальности целого ряда стихотворений — антимузыкальность сущности, сушь, отсутствие реки.

Вспоминаю слово недавно скончавшейся своеобразной и глубокой поэтессы Аделаиды Герцык о Максе Волошине и мне, тогда 17-летней: «В вас больше реки, чем берегов, в нем — берегов, чем реки». Брюсов же был сплошным берегом, гранитным. Сопровождающий и сдерживающий городской береговой гранит — вот взаимоотношение Брюсова с современной ему живой рекой поэзии. За-городом набережная теряет власть. Так, не предотвратил ни окраинного Маяковского, ни ржаного Есенина, ни героя своей последней и жесточайшей ревности — небывалого, как первый день творения, Пастернака.

Все же, что город, кабинет, цех, если не иссякло от него, то приняло его очертания. Вслушиваясь в неумолчное слово Гете: «In der Beschrankung zeigt sich erst der Meister» — слово, направленное на преодоление в себе безмерности , нужно сказать, что в этом смысле Брюсову нечего было преодолевать: он родился ограниченным. Безграничность преодолевается границей, преодолеть же в себе границы никому не дано. Брюсов был бы мастером в гетевском смысле слова только, если бы преодолел в себе природную границу, раздвинул, а может быть, и — разбил себя. Брюсов, в ответ на Моисеев жезл, немотствовал.

Он остался invulnerable , вне лирического потока. Но, утверждаю, матерьялом его был гранит, а не картон. Мастер сказывается прежде всего в ограничении . Непроницаем {фр.}. Брюсов был римлянином. Только в таком подходе — разгадка и справедливость.

За его спиной, явственно, Капитолий, а не Олимп. Боги его никогда не вмешивались в Троянские бои, — вспомните раненую Афродиту! молящую Фетиду! омраченного — неминуемой гибелью Ахилла — Зевса. Брюсовские боги высились и восседали, окончательно покончившие с заоблачьем и осевшие на земле боги. Но, настаиваю, матерьялом их был мрамор, а не гипс.

Не хочу лжи о Брюсове, не хочу посмертного лягания Брюсова. Брюсов не был quantite’ negligeable, еще меньше qualite.. По рожденью русский целиком, он являет собою загадку. Такого второго случая в русской лирике не было: застегнутый наглухо поэт.

Тютчев? Но это — в жизни: в черновике, в подстрочнике лиры. Брюсов же именно в творении своем был застегнут наглухо, забронирован без возможности прорыва. Какой же это росс? И какой же это поэт?

Русский — достоверно, поэт — достоверно тоже: в пределах воли человеческой — поэт. Поэт предела. Есть такие дома, первые, когда подъезжаешь к большому городу: многоокие , но — слепые какие-то, с полной немыслимостью в них жизни. Казенные , казненные.

Таким домом мне мерещится творчество Брюсова. А в высших его достижениях гранитным коридором, выход которого — тупик. Незначительная ветчина . Качество Брюсов: поэт входов без выходов.

Чтобы не звучало голословно, читатель, проверь: хотелось ли тебе хоть раз продлить стихотворение Брюсова? Было ли у тебя хоть раз чувство оборванности , разверзлась ли хоть раз на неучтимость сердечного обмирания за строками — страна, куда стихи только ход: в самой дальней дали — на самую дальную даль — распахнутые врата. Душу, как Музыка, срывал тебе Брюсов? Душа, как после музыки, взмаливалась к Брюсову: «Уже? Еще!» Выходил ли ты хоть раз из этой встречи — неудовлетворенным?

Нет, Брюсов удовлетворяет вполне, дает все и ровно то, что обещал, из его книги выходишь, как из выгодной сделки — и, если чего-нибудь не хватает, то именно — неудовлетворенности. Остановись! Ты так прекрасно! Под каждым стихотворением Брюсова невидимо проставленное «конец». Брюсов, для цельности, должен был бы проставлять . Творение Брюсова больше творца.

На первый взгляд лестно, на второй — грустно. Творец, это все завтрашние творения, все Будущее, вся неизбывность возможности: неосуществленное, но не неосуществимое — неучтимое — в неучтимости своей непобедимое: завтрашний день. Дописывайте до конца, из жил бейтесь, чтобы дописать до конца, но если я, читая, этот конец почувствую, тогда — конец — Вам. И — странное чудо: чем больше творение , тем меньше оно по сравнению с творцом .

Откуда мы знаем Гете? По Фаусту. Кто же нам сказал, что Гете — больше Фауста? Сам Фауст — совершенством своим. Возьмем подобие: — «Как велик Бог, создавший такое солнце!» И, забывая о солнце, ребенок думает о Боге.

Творение, совершенством своим, отводит нас к творцу. Что же солнце, как не повод к Богу? Что же Фауст, как не повод к Гете? Что же Гете, как не повод к божеству?

Совершенство не есть завершенность, совершается здесь, вершится — Там. Где Гете ставит точку — там только и начинается! Первая примета совершенности творения — возбужденное в нас чувство сравнительности.

Высота только тем и высота, что она выше — чего? — предшествующего «выше», а это уже поглощено последующим. Гора выше лба, облако выше горы, Бог выше облака — и уже беспредельное повышение идеи Бога. Совершенство я бы заменила совершаемостью . Прорыв в божество, настолько же несравненно большее Гете, как Гете — Фауста, вот что делает и Гете и Фауста бессмертными: малость их, величайших, по сравнению с без сравнения высшим.

Единственная возможность восприятия нами высоты — непрерывное перемещение по вертикали точек измерения ее. Единственная возможность на земле величия — дать чувство высоты над собственной головой. — «Но Гете умер, Фауст остался»! А нет ли у тебя, читатель, чувства, что где-то — в герцогстве несравненно просторнейшем Веймарского — совершается — третья часть? Обещание: завтра лучше! завтра больше! завтра выше! обещание, на котором вся поэзия — и нечто высшее поэзии — держится: чуда над тобой и, посему, твоего над другими — этого обещания нет ни в одной строке Брюсова: Быть может, все в жизни лишь средство Для ярких певучих стихов, И ты с беспечального детства Ищи сочетания слов.

Слов вместо смыслов, рифм вместо чувств… Точно слова из слов, рифмы из рифм, стихи из стихов рождаются! Задание, овеществленное пятнадцать лет спустя «брюсовским Институтом Поэзии».

Наисовершеннейшее творение, спроси художника, только умысел: то, что я хотел — и не смог. Чем совершеннее для нас, тем несовершеннее для него. Под каждой же строкой Брюсова: все, что я смог.

И большее, вообще, невозможно. Как малого же он хотел, если столько смог! Знать свои возможности — знать свои невозможности. Пушкин не знал своих возможностей, Брюсов — свои невозможности — знал. Пушкин писал на авось , Брюсов — наверняка . Волей чуда — весь Пушкин.

Чудо воли — весь Брюсов. Меньшего не могу . Большего не могу (Брюсов.

Возможности). Раз сегодня не смог, завтра смогу . Раз сегодня не смог, никогда не смогу .

Но сегодня он — всегда мог. Дописанные Брюсовым «Египетские ночи». С годными или негодными средствами покушение — что его вызвало? Страсть к пределу, к смысловому и графическому тире.

Чуждый, всей природой своей, тайне, он не чтит и не чует ее в неоконченности творения. Не довелось Пушкину — доведу я. Жест варвара. Ибо, в иных случаях, довершать не меньшее, если не большее, варварство, чем разрушать. Говорить чисто, все покушение Брюсова на поэзию — покушение с негодными средствами. У него не было данных стать поэтом , он им стал.

Преодоление невозможного. Kraftsprobe. А избрание самого себе обратного: поэзии — не что иное, как единственный выход силы: самоборство. Проба сил . И, уточняя: Брюсов не с рифмой сражался, а со своей нерасположснностью к ней.

Поэзия, как поприще для самоборения. Поэт ли Брюсов после всего сказанного? Да, но не Божьей милостью.

Стихотворец, творец стихов, и, что гораздо важнее, творец творца в себе. Не евангельский человек, не зарывший своего таланта в землю, — человек, волей своей, из земли его вынудивший. Нечто создавший из ничто. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА Первая встреча моя с Брюсовым была заочная. Мне было 6 лет.

Я только что поступила в музыкальную школу Зограф-Плаксиной . В день, о котором я говорю, было мое первое эстрадное выступление, пьеса в четыре руки , партнер — Евгения Яковлевна Брюсова, жемчужина школы и моя любовь. Старшая ученица и младшая. Все музыкальные искусы пройденные — и белый лист. После триумфа иду к матери.

Она в публике, с чужой пожилой дамой. И разговор матери и дамы о музыке, о детях, рассказ дамы о своем сыне Валерии , «таком талантливом и увлекающемся», пишущем стихи и имеющем недоразумения с полицией. Помню, мать соболезновала . Что-то о горячей молодежи. Мать соболезновала, другая мать жаловалась и хвалила: — «Такой талантливый и увлекающийся».- «Потому и увлекающийся, что талантливый».

Беседа длилась. Обе матери жаловались и хвалили. Я слушала Полиция — зачем заниматься политикой — потому и увлекающийся. Так я впервые встретилась с звуком этого имени.