Михаил Булгаков с «Золотым теленком»

Недавно в поисках чего-нибудь успокаивающе-увеселительного выхватила с полки Роман Ильфа и Петрова. В памяти сразу завертелись несколько крылатых фраз: «Ударим автопробегом по бездорожью», «Грузите апельсины бочками» — и глубокомысленная эпитафия Михаилу Самюэлевичу Паниковскому — «человеку без паспорта». Чтение обещало быть легким и нескучным.

Скучать действительно оказалось некогда. Среди идиллических описаний чудесно устроенного быта концерна «Геркулес» вдруг зазвучали зловещие нотки: «…номер пятый почему-то пользовался в учреждении дурной славой. Со всеми ответственными работниками, устраивавшими здесь свой кабинет, обязательно приключалась какая-нибудь беда. Не успевал номер пятый как следует войти в курс дела, как его уже снимали и бросали на иную работу. Хорошо еще, если без выговора.

А то бывало и с выговором, бывало с опубликованием в печати, бывало хуже, о чем даже упоминать неприятно.

Демонский номер — в один голос утверждали потерпевшие».

«Квартира номер пятьдесят», — подумалось мне. Дальше было не легче.

Когда Остап Бендер, не жалея сил, гнался по коридорам «Геркулеса» за «полуответственным» и полупризрачным товарищем Скумбриевичем, казалось, что на самом-то деле он преследует булгаковского Кальсонера: помнится, тот, изрядно помотав Короткова по бесконечным коридорам Центроснаба, точно так же вышел в зеркало. Оставалось только гадать, то ли образы эти носились в воздухе, то ли и в самом деле было что-то демоническое в грандиозных советских учреждениях времен нэпа, однако чтение перестало быть легко-развлекательным.

В иронически-невинном «Золотом теленке» и в последнем, философски замысловатом романе Булгакова внезапно обнаружилось значительное число совпадений. Некоторые из них, конечно же, легко объяснимы реалиями конца 20-х — начала 30-х годов XX века. И здесь, и там герои толкутся в коридорах учреждений , сидят в сумасшедшем доме, вожделенно охотятся за валютой:

«- Где же валюта? — придирчиво спросил великий комбинатор. — Дайте хоть часть валютой!

— Берите, берите, что есть, — отвечал Корейко. — Валюты не держу».

В романе Ильфа и Петрова есть аналогии и для знаменитого пустого костюма, накладывающего резолюции к ужасу подчиненных. Здесь, правда, все выглядит вполне невинно: набором из двадцати резиновых штампиков («Не возражаю. Полыхаев». «Я вам не ночной сторож.

Полыхаев». «Тише едешь — дальше будешь. Полыхаев». В целом словарный запас получается наполовину меньше, чем у Людоедки Эллочки) при крайней необходимости за начальника орудует секретарша.

Герои «Теленка» так же спорят о существовании Бога. (Хотя, конечно, самый весомый аргумент Бендера против: «Я сам старый католик и латинист. Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер» — не идет ни в какое сравнение с седьмым доказательством Воланда за. Правда, на этом фоне несколько подозрительным выглядит одно из прозвищ великого комбинатора — «заведующий копытами».

Откуда они вообще взялись в романе, эти рога и копыта!) «Сеанс черной магии с разоблачением» у ироничных Ильфа и Петрова легко заменяется показом «антирелигиозных карточных фокусов» в исполнении «любимца Рабиндраната Тагора», «материализацией духов и раздачей слонов».

Впрочем, если всмотреться внимательно, и в «Золотом теленке» обнаружится солидная библейско-мифологическая «подкладка». Отбросив в сторону, как недостоверное, заявление товарища Бендера: «Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом», — обратимся к последней части романа, где даны сразу две легенды: рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве и рассказ Остапа Бендера о вечном жиде. Вывод автора первой истории («Ничего нового на свете не произойдет.

Так что вы напрасно кипятитесь насчет новой жизни») весьма напоминает воландовское: «Люди, как люди…» Легенда же, рассказанная великим комбинатором, незамедлительно сыграла злую шутку с ним самим — буквально через несколько страниц, получив наконец вожделенный миллион, он сам превращается в вечного странника. Сначала по причине хронического отсутствия гостиниц жизнь Остапа связывается бесконечной цепью поездов и извозчиков, а затем какая-то подозрительная старушка предлагает ему купить вечную иглу для примуса, чем вызывает почти истошный крик героя: «Я не хочу жить вечно, я хочу умереть». И вообще, весь финал «Золотого теленка» выглядит как бунт одинокой индивидуальности, никак не могущей найти пристанище среди бесконечных членов коллектива.

Конечно же, проводимым сопоставлением никто не хочет ни обвинить Ильфа и Петрова в плагиате, ни, тем более, умалить значение «Мастера и Маргариты». Просто оба романа писались примерно в одно время, на частично совпадающие темы и к тому же людьми, которые вращались в одних кругах и даже были хорошо знакомы между собой. «Золотой теленок», конечно же, несравнимо менее философичен, его авторы настроены более просоветски, а их судьбы разошлись с судьбой Булгакова так же, как расходятся их герои. И в самом деле, показательно, что если действие произведений Михаила Афанасьевича постепенно перемещается из Киева в Москву, то герои Ильфа и Петрова неуклонно движутся из того же Киева в сторону веселого города Черноморска, под маской которого скрывается Одесса.