Мое любимое стихотворение А. С. Пушкина

«Осень»

Над городом натянули белое небо, тени деревьев скользят по нему, и оно становится серым. Небо колышется от ветра и складками касается черных верхушек сосен и плоских затылков домов. Буквенно-серый пепел сеет ноябрьская морось. Осень между глазастыми фонарями, лежащими на тротуарах прямо в холодных лужах.

Или тусклый воздух, не пропускающий света, расширяет сухой холод ноябрьского дня. Почему теперь не бывает таких сиреневых сумерек и лиловых закатов, как раньше? Я день за днем меняюсь, и мои серые глаза отражают спокойный мир, преломляя его каждый день по-разному.

Осень. Пушкин любил осень, и я люблю его осень и его любовь к ней. «Октябрь уж наступил…» Покой, деревенская тишина в шестистопном мягком ямбе, чередовании рифм, мужской и женской. Внутреннее тепло, теплая легкость. «И тут ко мне идет незримый рой гостей, // Знакомцы давние, плоды мечты моей». Да, за каждой строчкой Пушкина встают картины, тени, сны, за словами сквозят ассоциативные образы.

В тоне, ласково-успокаивающем, теплом, золотистом, — почему-то серовато-желтые листы «Уединенного» В. В. Розанова, шероховато-мягкая бумага «Доктора Живаго» — и тут же лето, Крым, пригорок, тени листьев на раскрытой книге, на моих руках; а там, пониже, люди между палатками ходят, живут, смеются; в рыжевато-голубом небе разрастается клонение к вечеру; то дымом пахнет, то морем — горьковато и мило.

«Отъезжие поля» — и там, в глубине книги, за строчками, скачет Николай Ростов, гонятся за зайцем Ругай, Ерза и Милка… Или вдруг вспоминается совсем недавнее и проносится «запах антоновских яблок», и над полями «воздух так чист, точно его совсем нет» .

Но все исчезает, и чувствуешь весну с ее больными, тревожными запахами, и «доносится по воздуху томный и волнующий запах близкой весны и первого таяния» . И встают перед глазами знакомые лица любимых героев, этих милых, забавных юнкеров, почти моих ровесников.

А потом оживают мои чувства, точнее, воспоминания о прошлых волнениях, о том, что было прошедшей весной. «Весной я болен; // Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены». Все проносится мгновенно: черно-белые фотографии, серебристый звон стихотворных строк, яркие, красочные образы золотых пустынь и узорных жирафов, слезы, теплые и наивные, — и отражается только в слабом наклонении головы в такт стихам и трепетании уголков губ.

И вдруг ударяет в глаза блеск снега и смеха… «Как легкий бег саней с подругой быстр и волен»; и снова за строчками скользят образы из «Юнкеров». «Крещедно и диминуендо… Он как Рубинштейн!» Это о ямщике. В памяти пробегает бешеная скачка, полет в зимнюю ночь на тройке по старым московским улицам, когда нет ничего, кроме восторженного ощущения скорости.

И все описание зимы — легкое и веселое — кипит молодостью, жизнью, радостью, а воплощение юности, здоровья для меня — Роман «Юнкера». Так хорошо, светло становится от пушкинских строчек, зимних и снежных!

А дальше лето и только намек на масленицу: «и, проводив ее блинами и вином». Только намек, но роем проносятся новые мысли, новые образы: снова «Юнкера», «блинное объедание», вкусные перечисления того, с чем едят блины да чем их запивают… И «Чистый понедельник», прощеное воскресенье и Богородица Троеручица…

А потом все возвращается к осени, к сегодняшнему ноябрьскому дню. То кидало от радости, бешеного, безумного веселья к грусти, казалось, безысходной, а теперь — сегодняшний серый день, голубые сумерки и все темнеющие сосны. Да, я тоже люблю эту осень, осень пушкинских стихов, где «каждая мысль сама по себе… исполнена поэзии, независимо от формы… легкой и прозрачной, простой и чуждой всяких метафор, то есть «красивостей»». Да, да!

Как хорошо сказал Белинский. Стихи не чувствуются, как бунинский осенний воздух, которого «точно… совсем нет». А «чахоточная дева»? Как это точно, чудесно тонко замечено Пушкиным! «Унылая пора!

Очей очарованье!» И вспоминаются октябрь прошлого года, Болдино, яркое, почти летнее солнце, дорога между пустыми полями, роща Лучинник, где пьяно пахнут опавшие карие листья, и мы — «уже» десятиклассники, резвящиеся, «как дети», кидающиеся листьями. А потом веселый путь в какую-то Львовку, где был Дом брата Пушкина, и огромный стог соломы на поле, и лесополоса, прозрачная, золотистая на солнце, и обратный путь при луне.

Осень — обычно символ умирания, засыпания — Пушкина пробуждала, воскрешала: «И с каждой осенью я расцветаю вновь». И вспоминается то время, когда я еще думала, как Гумилев писал в стихотворении «Детство»:

И я верил, что я умру

Не один, — с моими друзьями, С мать-и-мачехой, с лопухом, И за дальними небесами Догадаюсь вдруг обо всем.

И еще я хотела, чтобы жизнь была сном, и, читая «Войну и мир», даже подчеркнула: «смерть — пробуждение».

Но: «ведут ко мне коня» — и новая ассоциация: я ощущаю под собой скользкую кожу седла, как у Бунина, и теплые, терпко пахнущие бока лошади…

И чудесный, уютный огонь в «камельке забытом», милая мечта о камине, где пляшет огонь, о тихих «обломовских» осенних и зимних вечерах за вышивкой и чтением. Как сладко думать, что там, за стенами крошечного домика, — холод, ветер, а здесь — тепло и тихо, и «в камельке забытом // Огонь опять горит — то яркий свет лиет, // То тлеет медленно».

Я люблю «Осень», потому что каждый раз из-за того, что я меняюсь, меняются образы, проплывающие между строк. И Пушкин позволяет это — и в этом его доброта и гуманность его поэзии, разрешает, чтобы стихотворение менялось, жило и дышало и чтобы было, как я. «Осень» вселяет в душу покой, в мысли — Порядок, а иначе и быть не может. Оно колышет, как на волнах упруго качает море, а под сомкнутыми веками проплывают цветные круги, и где-то в небе, над закрытыми глазами, пятном сияет солнце.

А откроешь глаза — и мир станет синее, тише и четче, как после слез, но на душе — покой…