Начало творческой деятельности Марка Твена

В «Юнион» состоялся литературный дебют Сэма. Он описал пожар, вспыхнувший в подвале редакции средь бела дня, и небрежную храбрость местного щеголя Джима Вейлса, которьай проходил мимо и помог потушить разбушевавшийся огонь, Автору не исполнилось еще и шестнадцати лет. Скоро газета Ориона обанкротилась. В Ганнибале делать было нечего, и в одно прекрасное утро Сэма Клеменса увидели с тощим саквояжем в руках на пристани, к которой приближался пароход, идущий на Сент-Луис. Пройдет тридцать шесть лет, прежде чем он снова посетит свой родной городок. Но Ганнибал останется с ним навеки, чтобы снова и снова оживать на страницах, подписанных именем Марка Твена.

В Сент-Луисе он случайно. прочел об экспедиции лейтенанта Херндона по Амазонке и Андам: снежные пики гор, а у подножии — кокосовые рощи, банановые деревья, прогнувшиеся под тяжестью плодов, сказочная роскошь тропиков. Он непременно, непременно увидит все это своими глазами. Сэм добрался до Левого Орлеана. Там ему сообщили, что ближайший рейс в Бразилию будет лет через пятнадцать, а может, и позднее, На пароходе он свел знакомство с лоцманом Хорэсом Пиксби. Больше в Новом Орлеане он никого не знал и, потолкавшись в доках, отправился к Биксби с просьбой взять его на выучку. Столковались на том, что Сэм станет «щенком» у Биксби и будет с ним плавать, пока не овладеет профессией, а впоследствии отдаст за эти уроки пятьсот долларов из своих заработков. Так состоялось его посвящение в речники. Он и через много лет будет благодарить судьбу за то, что оно произошло. «Поистине все на свете суета сует, кроме лоцманского дела». А между тем это было трудное и опасное дело. По всей реке — от Нового Орлеана до Кеокука, в самых верховьях,- тогда не было ли единого маяка. Корабли шли и днем, и ночью, и в паводок, и в мелководье, и в солнечную погоду, и в непроглядный туман. Катастрофы были обычным явлением. Давали течь трюмы, рвались котлы, а газеты печатали длинные списки погибших.

Однажды в таком списке Сэм прочел имя своего младшего брата Генри. У Корабельного острова под Мемфисом взорвалась в Пенсильвания» — пароход, на котором Сэм плавал помощником лоцмана до этого злополучного рейса. Генри отшвырнуло взрывной волной на добрых полсотни метров, но он поплыл назад, спасать барахтавшихся: среди обломков, и глотнул полные легкие горячего пара. Были на реке особенно коварные места: Шляпный остров, где пошло ко дну чуть не три десятка пароходов, Ореховая излучина, цепочка подводных камней, известная под названием Старая наседка с цыплятами. Владельцы не слишком заботились о безопасности плавания, пароходы строили второпях, а котлы не испытывали — некогда. Других дорог, кроме речной, в ту пору не существовало, пассажиров и грузов становилось с каждым годом все больше, и пароходные компании процветали: гребли деньги лопатой, а на остальное им было наплевать. Лоцманам, правда, платили хорошо. Да и как иначе? Ведь лоцман был на реке первой фигурой. На всем пути протяженностью в тысячу триста миль ‘ лоцман должен был знать назубок каждую отмель, каждый опасный поворот, каждое незримое препятствие. Память ему требовалась феноменальная: какой-нибудь, неприметный пригорок или дерево, одиноко растущее на берегу, служили незаменимым указанием — вот сразу за этим пригорком два года назад затонула баржа, а прямо против этого дерева начинается длинная подводная скала. Клади руля влево, не то самый надежным пароход пропорет брюхо, и тогда уж ничто не поможет.

Перед ним проходила во всех своих контрастах живая жизнь, и, вглядываясь в ее бесконечно изменчивые облики, лоцман лучше всех других мог судить о том, где в этой жизни правда и где ложь, где величие, а где уродство, где истина, где — заблуждение. Очень разные люди были эти лоцманы, но что-то объединяло их всех. Наверное, понимание, что лоцман обязан покинуть тонущее судно последним. О катастрофах они не любили вспоминать, зато сколько было разговоров о коварстве реки, о меняющемся русле, ураганах, вызывавших оползни и разрушения по берегам, обмелениях, разливах, штормах. О капризах пассажиров, требовавших среди ночи подвести судно точно к тому пустынному месту, где их ожидал высланный из дома кучер-негр. И о разных смешных случаях, помогавших переносить тяготы лоцманского ремесла.

Подшучивали над неопытностью «щенков» и их нелепыми промахами, обычными, пока «щенок» не привыкнет к службе. Посмеивались и над патриархом лоцманов Селлерсом, которого почтительно и иронически называли «наш праотец». Селлерс провел первый пароход по Миссисипи; это было очень давно, еще в 1811 году. Теперь он жил на покое в Новом Орлеане и время от времени пописывал статейки, в которых повествовал о различных происшествиях на реке, пересыпая свой рассказ глубокомысленными заключениями и назидательными советами.

В 1882 году, когда уже был напечатан «Том Сойер» и имя Марка Твена узнала вся читающая Америка, он предпринял поездку по местам своей юности. На реке все переменилось, она опустела и словно замерла. Можно было плыть целый день и не увидеть ни одного встречного парохода. Состарившиеся лоцманы доживали свои век, вспоминая былые времена. А Твену все казалось, что вот сейчас, за ближайшим поворотом, река опять откроется такой, какой она когда-то была. И он увидит длинные плоты с шалашом посредине, где отдыхают мускулистые, загорелые сплавщики, и вереницы угольных барж, и торговые баркасы, и мелкие шлюпки, идущие на веслах,- фермерская семья отправилась в гости к соседям,- и веселую суету у пристаней, и высокие столбы черного дыма из пароходных труб. Услышит перепалку помощника капитана с пассажирами, столпившимися на трапе, визг лебедок, поднимающих на борт мешки с зерном и кипы хлопка, свист пара, вырывающегося из клапанов. Вернется в тот мир, который ушел навсегда вместе с его молодыми годами и навсегда сохранил для него обаяние свободной и радостной жизни.