Ненависть к пошлости, скуке жизни в пьесе «На дне»

В 1901 году Горький сказал о замысле своей пьесы: «Это будет страшно». Тот же акцент подчеркнут в ее менявшихся названиях: «Без солнца», «Ночлежка», «Дно», «На дне жизни». В завершающем варианте сохранился беспросветный колорит картины. Иначе и быть не могло: погребение заживо «босяков» требовало мрачных красок. Достаточно, однако, принять обличительную линию за главную, и сложное действие покажется разрозненными, невнятными сценами. Именно так, примитивно, восприняла «На дне» царская цензура. Она долго не пропускала драму за ее резко критическую направленность. Потом сняла запрет с хитрым, но близоруким прицелом на «решительный провал пьесы». И разумеется, просчиталась. Спектакль «На дне», по свидетельству К. С. Станиславского, имел «потрясающий успех». Примечательно: эта заглавие впервые появилось на афишах Художественного театра.

Автор выделил не место действия — «ночлежка», не характер условий — «без солнца», «дно», даже не социальное — «на дне жизни». Окончательное название объединяет в себе все эти понятия с новым. Словосочетание «На дне» рождает чувство перспективы, так и хочется далее поставить многоточие. Оттеняются не конкретные «где» или «как», а емкое, сложное «что». Что происходит «на дне»? «На дне» — чего, только ли жизни? Может быть, — и души?

Поднимается занавес, и сразу поражает удручающая обстановка нищенской вымороченной жизни. Вопиют факты: голод, грязь, болезни, пьянство, озлобление. Страшно и другое: их непрерывность, устойчивость. Горький обращается к таким формам диалога и речевым конструкциям, которые убеждают зрителя в застойности жалкого мирка. Квашня (ее реплика вводит в действие) продолжает (и будет продолжать) начатый за сценой никчемный спор с Клещем. Сам он постоянно отгораживается от давно и смертельно больной жены Анны.

Барон привычно насмехается над своей сожительницей и кормилицей Настей, поглощающей очередной бульварный роман о «роковой любви». Рычит, никого не пугая, проспавшийся после обычного для него опьянения Сатин. Нудно повторяет одну и ту же фразу об «отравленном алкоголем организме» Актер. Как всегда ревнует к Наташе своего любовника Ваську Пепла Василиса, а ее муж следит за ними. Бедная монотонная жизнь. Анна молит: «Каждый божий» день… дайте хоть умереть спокойно».

В тесной ночлежке люди настолько привыкли друг к другу, что почти не замечают окружающих. Говорят сразу все присутствующие, не ожидая ответа, слабо реагируя на чужие замечания. На сцене образуются как бы самостоятельные ячейки, где идет свой разговор (Квашни с Клещем, Барона с Настей, Анны с Бубновым и т. д.). Кто-то на время замолкает или уходит, затем вновь включается в диалог, всюду продолжая собственную тему, Горький часто вообще обращаясь к себе самому. Так средствами драмы (с ее ставкой исключительно на речь персонажей) Горький передает полное разобщение тех, кто оказался под одной крышей. Казалось бы, выразительная характеристика достигнута. Но она оказывается необходимым условием для более глубокого проникновения в жизнь.

Сатин — главный герой четвертого действия драмы — также остается верен себе. Предваряя свое «звездное слово», он не без иронии замечает: «Когда я пьян… мне все нравится». Возникший подъем духа недолговечен. Интонация и стилистика речи Сатина указывает на редкое для него взволнованное, даже экзальтированное состояние. «Сатин: «Молчать! Вы — все — скоты! Дубы… молчать о старике. (Спокойнее.) Ты, Барон, всех хуже! Ты ничего не понимаешь… и — врешь!..» Утрата всегдашней уравновешенности вовсе не снижает значения сатинских мыслей. Они давно копились в душе человека. И только сейчас, поддержанные вниманием окружающих, обрели яркую форму выражения. Сатин верно расценил двойственность убеждений Луки и сделал далеко идущие выводы о сущности бытия: «Все — в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга».

Лука понимал эту правду, тогда как обитатели ночлежки «тупы, как кирпичи». Но мыслящему Луке Сатин не прощал «ложь из жалости» к несостоятельным людям, так как она вела к примирению с сущим — «оправдывала ту тяжесть, которая раздавила руку рабочего… и обвиняла умирающих с голода».

Зрелость суждений всегда отличала Сатина. Однако впервые он поднимается до сознания необходимости совершенствования мира, хотя дальше рассуждений идти, конечно, не может. Постижение истины завораживает Сатина и тех, кто только что признался в своей былой слепоте. Несовместимость открытия с реальностью для них по-разному мучительна. Религиозный Татарин вдруг отказывается молиться богу. А Актер обрывает собственную жизнь. По-прежнему темна и грязна ночлежка (но в подвале снята перегородка!). В ней, однако, поселяется какое-то новое чувство — всеобщей взаимосвязанности. Приход Бубнова усиливает это впечатление: «Где — народ? Отчего здесь людей нет? Эй, вылезай… Я… угощаю!»

Внешняя причина «отвести душу» — пошлая: у Бубнова появляются деньги. Внутреннее состояние этого человека, пришедшего «петь… всю ночь», полно давней, застарелой горечи: «Запою… заплачу!» В песне: «… мне и хочется на волю, да цепей порвать я не могу…» — все они хотят отрыдать свою бесславную судьбу. Вот почему Сатин на неожиданное известие о самоубийстве 467 Актера откликается заключающими драму словами: «Эх… испортил песню… дурак!» Столь резкий ртзыв на трагедию несчастного имеет и другой смысл. В этой реплике Сатина как бы продолжение его недавних определений своих сожителей: «дубье», «скоты», «тупы, как кирпичи». И все — за то, что они «ничего не понимают».

Уход из жизни Актера — результат гибели его иллюзий (надежд на излечение от алкоголизма) — снова шаг человек^ не сумевшего осознать подлинной правды. Каждый из последних трех актов «На дне» кончается смертью: Анны, Костылева, Актера. Эти события свидетельствуют отнюдь не только о нравственно-бытовых устоях «босячества». Важен философский подтекст. В финале второго действия Сатин кричит: «Мертвецы — не слышат! Мертвецы не чувствуют… Кричи… реви… Мертвецы не слышат!..» Прозябание в ночлежке мало чем отличается от смерти. Обитающие здесь «босяки» так же глухи, слепы, как прах, преданный земле.

Движение драмы Горького сопряжено с пробуждением «живых трупов», их слуха, эмоций. В четвертом действии происходят сложные процессы в сонной душе, и люди начинают слышать, чувствовать, что-то понимать. «Кислотой» невеселых раздумий очищается, как «старая, грязная монета», закаляется мысль Сатина. Именно здесь таится главный смысл финала пьесы.

Психологически выразительно воплотил Горький перспективную концепцию человека. Писатель раскрыл в нешаблонном материале острые философско-нравственные конфликты времени, их поступательное развитие и развенчивание вредных тенденций. В этом свете Сатин, Барон, Клещ, Настя и другие играют более существенную роль, чем Лука. Старик внутренне статичен. Он приходит в ночлежку с давно сложившейся уверенностью в необходимости выжидательной позиции и уходит, вернее, убегает от попавших в беду людей с тем же убеждением. Оборванные, грязные бродяжки переживают потрясение, узнают, хотя не все, не до конца, но многое. Прежде всего, об опасности жить иллюзиями.

Особенно важен момент самосознания тех, кто будто привык к бездумному, стихийному состоянию. Давно ушло в прошлое «босячество», о котором писал Горький. Но священная для Горького потребность — пробудить личность, ее способность к размышлению, шире, постижению сущего — не стареет. Да, думается, никогда и не потеряет своей значимости. Ведь для этого человек рожден.