Неприятие мира Раскольникова Свидригайловым

Между Раскольниковым и Свидригайловым проходит непреодолимая черта, Раскольников не может оправдать «распущенности и нравственной опустошенности Свидригайлова». Свидригайлов считает, что вес позволено, что все поступки весят одинаково, что человеческие действия не подлежат нравственной квалификации, а Раскольников все время исходит из того, что шулером быть нельзя, что претерпевать побои постыдно, что за оскорбление надо искать удовлетворения, что разврат непозволителен, особенно сразу же после смерти жены, что необходимо сдерживаться и управлять своими страстями, что в иных случаях лучше пустить себе пулю в лоб, чем жить по подлому расчету, что человек пал, если на него не действует мерзость обстановки. Свидригайлов удивлен. Свидригайлов — нравственный нигилист в первоначальном и точном значении слова, а Раскольников руководствуется критериями добра и зла даже после того, как убил, вот этого орешка Свидригайлов раскусить не может. Потому-то он все приглядывается и приглядывается к своему собеседнику, а Раскольников именно после этого разговора и решил, что Свидригайлов вульгарный злодей, вроде не пойманного обыкновенного уголовника.

Когда, в другой раз, Свидригайлов рассказывает о своей невесте, Раскольников уже не сомневается: «- Одним словом, в вас эта чудовищная разница лет и развитии и возбуждает сладострастие. И неужели вы в самом деле так женитесь? — А что ж? Непременно…» — полуиздевательски, полусерьезно отвечает Свидригайлов. Грязными намерениями объясняет Раскольников и заботы Свидригайлова о детях Катерины Ивановны, о Полечке. И Свидригайлов не может удержаться от неизбежного вопроса: «Да что вы в добродетель-то так всем дышлом въехали? Пощадите, батюшка, я человек грешный. Хе-хе-хе!»

Свидригайлов не понимает: убийца и добродетель, убийца и моральное возмущение преступлениями и пороками, подчас более легкими, чем убийство. Ему чудится лицемерие, он дразнит Раскольникова чудовищно-клоачными рассказами. Раскольников не выдерживает и уж криком кричит: «Оставьте, оставьте ваши подлые, низкие анекдоты, развратный, низкий, сладострастный человек!»

Раскольников не может покончить с собой — это значило бы признать свое поражение, бесплодие своей идеи, а Раскольников и перед лицом каторги не откажется от нее. По Расколыгикопу, не смерть должна была восстановить нарушенную справедливость, а прооветление и очищение всей действительности, мира, Свидригайлов издевательски циничен, он насквозь пронизан иронией безнадежности. Свидригайлов признает свое бессилие перед миром, как он есть, и перед собственными страстями, у него нет выхода, нет идеи. Свидригайлов хотел жить, он боялся смерти, но он преодолел страх смерти и истребил себя. Это значит, что Прометеев огонь, с которым он родился, угас в нем совершенно, в копоти и чаду.

Раскольников страдал от мысли: зачем он себя не убил? «Одолел же Свидригайлов, боявшийся смерти», страх смерти, ведь Раскольников был сильнее Свидри-гайлова. Но он не мог уничтожить себя, он не видел для этого достаточных оснований, он не имел права на такой шаг. Между Свидригайловым и Раскольниковым лежит неодолимый барьер — Раскольников хочет жить, и не потому, что он шельма и подлец, а потому, что он, несмотря на свой страшный опыт, несмотря на кровь, обагрившую его руки, верит в существование надындивидуальных ценностей и в возможность переустройства людской жизни. Раскольников трагически патетичен. Несмотря на неудачу своего опыта, несмотря на то, что он запятнал себя невинной кровью, он не может примириться с тем, что мир превратился в джунгли и хлев, он остается на поле, он должен жить, он не теряет еще надежды, веры в суть своей идеи.