О. Антонов

Если окинуть одним взглядом все, что написано об Александре Исаевиче Солженицыне, можно заметить нечто, объединяющее почти все статьи, хвалебные и критические, апологетические и разоблачительные. Во все времена от Солженицына чего-то ждут. Поклонники ждут, что его слово сможет реально на что-либо повлиять, недоброжелатели с не меньшим нетерпением ожидают, когда же он даст им повод порассуждать о несвоевременности его мыслей, а то и просто поерничать и потренировать свое остроумие. Но и те, и другие хотят, чтобы он высказался по тому или иному поводу, с опаской или восторгом ждут его слов. После долгих согласований и сложных закулисных маневров вышедший в свет по высочайшему благословению «Один день Ивана Денисовича» мог бы так и остаться замечательным образцом «лагерной» прозы.

Одобрение партийного руководства могло бы сослужить Солженицыну плохую службу, сделать его, в конце концов «разрешенным», а стало быть, по законам того времени, неинтересным рядовым членом Союза писателей. Но судьбе, как принято говорить в таких случаях, было угодно распорядиться по-другому. Вообще слово «судьба» применительно к Солженицыну наполняется особенным смыслом. Известное его утверждение, что после чудесного избавления от раковой опухоли он почувствовал себя «избранным», вызывало многочисленные кривые усмешки и ироничные замечания. Но сейчас можно уже констатировать тот простой факт, что Александр Исаевич, если и не был изначально «призван», то, благодаря твердой вере в свое особое предназначение, сыграл немаловажную роль в истории России XX века.

Положительную или отрицательную — сейчас понять невозможно — лицом к лицу лица не увидать, да и не терпит история однозначности» Очевидно одно, старый анекдот, что в энциклопедии XXI века о Брежневе будет написано, что это мелкий политический деятель эпохи Солженицына, не так уж и фантастичен, как это могло показаться лет пятнадцать назад. Но это все ретроспектива, а тогда все было иначе. Солженицын был в мгновение ока введен в круг писателей, пользовавшихся особым расположением руководства страны. Случай сам по себе небывалый — автор единственной опубликованной повести был не просто принимаем в Кремле вместе с авторами многотомных собраний сочинений, но и особо отмечен в речи главы государства.

Но Солженицын смог избежать соблазна встать в стройные ряды советских писателей. Что стало причиной тому, ощущение ли собственного высокого предназначения, как утверждает он сам, или желание получить «дивиденты» с международной скандальной известности, как уверяют его недоброжелатели, понять трудно, да и нужно ли — история не терпит сослагательного наклонения, случилось то, что случилось. Скорее всего, не поддаться соблазну стать «одним из»» ему помогла вынесенная из лагерей уверенность, что эти честно играть просто не умеют, что причина его стремительного взлета — минутное совпадение поднятой им темы с их политическими играми.

Солженицын начал вести с властями сложную игру. Довольно полное представление о ее характере можно составить из сопоставления двух книг: мемуаров «Бодался теленок с дубом» Солженицына и выпущенного несколько лет назад сборника документов «Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне». Если первая из них всем хорошо известна и вызвала в свое время большую полемику, то вторая прошла почти незаметно.

Читая ее, поражаешься, как хваленая советская идеологическая машина спасовала перед рязанским учителем математики и бывшим зэком. Коварства, как и описывал Солженицын в своей книге, было советской власти не занимать, опыта слежки органам госбезопасности тоже. Не было только одного — решимости воплотить замыслы и результаты оперативной работы в реальные репрессивные меры против писателя. Оперативная информация о, мягко говоря, не совсем лояльных высказываниях Солженицына появилась вскоре после опубликования «Одного дня Ивана Денисовича», и поток ее год от года только увеличивался. Вся она аккуратно переправлялась в высшие органы власти, но там не было единства мнений о том, как надо реагировать на его демарши.

Единственным разумным объяснением такой медлительности в принятии решений может быть только то, что Солженицын попал в своеобразный «пересменок», когда карательные методы разрешения подобных конфликтов уже не всегда можно было применять , а приемы чисто идеологической «ненасильственной» борьбы еще не были отработаны. Да и применять особенно жесткие санкции было не с руки — никто не заставлял публиковать его произведения в «Правде», а признать, что на страницы центрального органа партии и в один из самых престижных журналов проник враг, было невозможно. Ему всячески предлагали поиграть в зашалившегося любимого ребенка, аккуратно подталкивали к некоей мягкой формуле раскаяния, но он не пошел и на это. Быть может, руководствовался он заветом старого зэка, сказавшего Ивану Денисовичу: «На зоне загибаются те, кто тарелки лижет, кто на санчасть надеется и кто к куму ходит стучать», а может, был просто упрям, верил в свою способность в одиночку разрушить империю и хотел посмотреть на крушение. Как бы то ни было, общими усилиями Солженицын был возведен в ранг пророка в своем отечестве и, как и требует того сия крылатая фраза, был побиваем камнями и изгнан за его пределы.

Такой метод решения конфликтов позволял, с одной стороны, избавиться от надоедливого оппонента, а с другой — избежать обвинений в антигуманности. Большинство из тех, к кому применялась эта мера совершали одну и ту же оплошность — начинали во все тяжкие громить советскую власть, обличать и обвинять ее во всех смертных грехах. Покричав таким образом полгода, они быстро выходили в тираж и переставали быть интересны. Солженицын смог избежать и этой участи.

Издав «Архипелаг ГУЛАГ», он не только не поддался соблазну растратить силы в рассуждениях о подлости и жестокости советской власти, но и подверг довольно резкой критике и западное общество тоже. Тому досталось за бездуховность и опять же лживость . Слова «Интернационала» «весь мир насилья мы разрушим»» Солженицын склонен был трактовать в самом широком смысле. Позиция всем и вся недовольного критикана мало приятна при любом строе, и быть бы Александру Исаевичу причисленным ко всем недолюбливаемым сутягам, но и тут он сделал ход, который помог ему избежать этой незавидной участи.

Он стал «вермонтским затворником», про которого было известно лишь то, что он трудится над огромным историософским произведением. Этот период жизни Солженицына отражен в романе Владимира Войновича «Москва 2042». В романе Солженицын фигурирует под именем Сим Симыча Карнавалова, что само по себе говорит об отношение автора к своему персонажу. Но как бы ни иронизировал автор романа по поводу обрядов, ритуалов и условностей, которыми окружает себя Сим Симыч, все, включая героя романа , просят у него аудиенции, принимают его правила игры.

Затворническая жизнь позволила Солженицыну не только закончить работу над «Узлами», но и сохранить интерес к себе. Вера всегда позволяла человеку вершить чудеса, и зэк, прошедший круги ада, чудом выбравшийся из ракового корпуса, а потом почувствовавший себя призванным бороться с целой империей, удостоился лицезреть ее крушение. Стало ли это крушение началом долгожданного возрождения России или нет — вопрос другой, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Возвращение Солженицына на Родину проходило в несколько этапов.

Сначала были долгие переговоры о начале публикации его произведений. Солженицын настаивал на публикации «Архипелага», советские чиновники были готовы согласиться на все, кроме этого. Они, как и сам автор, верили в волшебную силу слова. Но вот книга была опубликована, и выяснилось, что у метода «замалчивания» есть достойный конкурент — «потопление» в информационном шквале. Известно, что многие люди, читавшие «Архипелаг» в условиях советского информационного вакуума, говорили, что она производила ошеломляющее впечатление.

Массовый советский читатель, прочтя ее в потоке публиковавшейся тогда «чернухи», не смог оценить всей ее революционности. А те, кто привык в советское время читать между строк, уже знали обо всем — из небольшого рассказа об одном дне зэка Ивана Денисовича. Не оказала должного воздействия на умы и его работа «Как нам обустроить Россию», изданная тиражом 27 миллионов экземпляров. В стране Советов недостатка в советчиках никогда не было.

Эффект «физического» возвращения Солженицына в Россию тоже был сильно смазан, но на этот раз уже во многом по вине самого писателя. Все было продуманно до мелочей: Солженицын вернулся через Дальний Восток. Таким образом, по мнению некоторых журналистов, он, во-первых, возвращался не через ту границу, через которую его выслали, во-вторых — смог без заезда в столицу посетить российскую глубинку, на которую возлагает все свои надежды по возрождению России. Некоторые особенно насмешливые журналисты заподозрили Александра Исаевича в желании «смоделировать» то ли сюжет вхождения в Иерусалим, то ли просто движение солнца.

Все было бы хорошо, не случись в октябре 1993 г. Солженицыну дать интервью «Русской мысли», в котором он поддержал расстрел российского парламента. После этого власти с нетерпением ждали его возвращения, рассчитывая обрести весьма авторитетного сторонника. Но многие, кто ждал его как человека способного выступить с обличением новой, не менее чудовищной лжи, были жестоко разочарованы. Приехав, Солженицын поспешил исправить свою оплошность, но, пользуясь столь любимыми писателем русскими пословицами, слово не воробей» В России Солженицын сразу отказал какой-либо политической партии в поддержке.

Он попал в достаточно сложную ситуацию: патриотические лозунги выдвигаются коммунистами, с которыми он не может сотрудничать ни при каких обстоятельствах, а их оппонентов — демократов — трудно заподозрить в чрезмерной любви к Родине. Сейчас Солженицын все чаще критикует существующий строй. В интервью журналу «Монд» в ноябре 1996 года Солженицын сказал: «Созданная так система центральной власти — настолько же бесконтрольна, безответственна перед общественностью и безнаказанна, какой была и коммунистическая власть, и даже при самом большом желании не может быть названа демократией. Все важные мотивы, решения, намерения и действия власти, а также персональные перемещения совершаются для масс в полной темноте, а прорезаются в свет уже готовые результаты; при персональных перестановках — невыразительные формулировки: «согласно поданному рапорту», «в связи с переходом на другую работу» — и никогда, даже при явной вине этого лица, никакого гласного объяснения.

Спустя некоторое время это же лицо, так же вкрадчиво, может получить даже и более ответственный пост. Моральный императив власти: «своих не выдаем и вины их не открываем». Так из ловких представителей все тех же бывших верхнего и среднего эшелонов коммунистической власти и из молниеносно обогатившихся мошенническими путями скоробогатов создалась устойчивая и замкнутая олигархия из 150-200 человек, управляющая судьбами страны. Таково точное название нынешнего российского государственного строя.

Это — не выросшее из корней государственное дерево, а насильственно воткнутая сухая палка или, теперь уже, железный стержень. Членов этой олигархии объединяет жажда власти и корыстные расчеты — никаких высоких целей служения Отечеству и народу они не проявляют». Слово Солженицына еще весомо, его хвалу немедленно поднимают на знамена, но его «метания» в начале 90-х позволяют теперь ерничать в ответ на его хулу, дескать «и тогда вам не так было, и теперь не этак — на вас не угодишь».

Но все-таки Солженицын занимает особое положение среди российских политических деятелей, ему одному, похоже, позволено говорить о русской национальной идее без боязни быть заподозренным во всех смертных грехах. Многие из тех, кто сейчас ждет его слов, для хулы или для похвалы — все равно, забывают, что перед ними, прежде всего, очень пожилой человек, который много чего повидал на своем веку и которого можно просто поздравить с недавним юбилеем и просто оставить в покое. Лучшее украшение старости — мудрое молчание. Сегодняшний Солженицын уже не тот «демонический пророк», поражавший и друзей, и недругов.

С высоты своего избранничества. Похоже, он осознал , что и он причастен к нынешнему положению его Отечества. Его последняя книга «Россия в обвале» — это собрание горьких мыслей и запоздалых выводов . Но дело не в справедливости этих мыслей, а в том, что они — «цветы запоздалые». И в народном сознании фигура Александра Исаевича скорее всего останется фигурой разрушителя, о чем не устает говорить другой бывший советский диссидент — Александр Зиновьев.

Примечательно, что рост известности Солженицына совпал с началом профессиональной партийной работы Бориса Ельцина. Оба эти человека в разное время были и строителями, и разрушителями. Теперь их поколение уходит со сцены, нужно двигаться дальше.