Основное содержание «Тихий дон». Книга третья — Часть третья

Заступничество Фомина действительно помогло позднее Мелеховым. На какой-то момент оно отсрочило не только арест Петра, но и Григория, которого обоснованно Иван Алексеевич считал одним из самых опасных людей для Советской власти. Арестовали в хуторе Татарском семерых стариков, в их числе оказались бывший атаман, сват Мелеховых, Мирон Григорьевич Коршунов и Силин Иван Авдеевич (прозванный в народе за свои вечные выдумки Брехом, так и звали — Авдеич Брех). Всех семерых расстреляли. Ужаснулись хуторяне, забурлили. Все понимали, за что расстреляли Коршунова, хоть и жалко его и вдову с осиротевшими детьми.

Знали хуторяне, что не мог он мириться с властью бедняков. Работники, чьим трудом он наживался, разбежались — в девять раз уменьшился посев. Работать на землю шел Коршунов не в удовольствие, а по привычке: руки его опустились, хозяйство разорялось; душа изболелась за сына, который неизвестно где пропадал в отступном.

Не скрываясь, агитировал он против новых начальников, призывал хуторян (а однажды и смертельно напуганного такими речами Пантелея Прокофьевича) к восстанию. Ненависть новой власти к таким, как Коршунов, была понятна. Казаки, сами воины и захватчики по обязанности, не раз чинили расправы на завоеванных землях. Однако не понимали они вины Авдеича Бреха, Кашулина, Майданникова, Богатырева или Королева, таких же, как они — темных, неграмотных тружеников. В это время в хутор возвращается постаревший, осунувшийся Иосиф Давыдович Штокман.

Следа не осталось в нем от тихого, спокойного слесаря: научился он и складные речи вести, и завлекать людей своим примером, научился быть жестоким и непримиримым с врагами власти, за которую сам готов жизнь положить. Очень хуторское правление нуждалось в таком человеке, потому так и обрадовались его появлению Иван Алексеевич и Мишка Кошевой.

Однако не все начинания Штокмана проходили на хуторе. Так, Осип Давыдович только распугал собрание казаков предложением распределить кулацкое добро по самым бедным казацким семьям: казакам чужого не надо — свое б не отобрали. И разбежались казаки с собрания врассыпную, только бы ноги унести. Именно Штокман указал на ошибочность отвода ареста Петра, Григория и Пантелея Прокофьевича Мелеховых.

Два офицера, сражавшихся против Советской власти, и делегат Круга — самые страшные враги (слишком уж уважают их хуторяне, а так как их двор всегда был одним из самых зажиточных, то ясно, что сами они добровольно со своим добром не расстанутся). Однако арестовать Мелеховых сразу не удалось: Петр и Григорий ушли с обывательскими подводами, а отец их лежал в тифу. Не успел Пантелей Прокофьевич окончательно оправиться после тяжелой болезни, как пришел милиционер и арестовал его, дав на сборы десять минут.

А через два дня вернулся домой Григорий. Однако Петр, сообщив ему об аресте отца, развернул коня Григория с база. И снова Гришка Мелехов почувствовал себя загнанным зверем. Схоронился он у дальнего родственника на хуторе Рыбном, где прожил двое суток. Здесь и застало Мелехова казачье восстание. Не дослушав пламенной речи старика агитатора, вскочил Григорий на своего коня.

Бешеной радостью заходилось сердце казака, казалось, только сейчас обрел он истинный путь, и от яростной этой радости, помимо его воли, рвался наружу повизгивающий клокочущий хрип. Все было решено и взвешено, пока длинными утомительными днями отсиживался Григорий в кизячном логове, будто и не было за его плечами боев на стороне большевиков, будто не он разбивал карательный отряд Чернецова. Теперь он точно знал своих врагов — это те, кто стал врагом всему казачеству, кто покусился на егосвободу и землю, кто осиротил их курени, войдя без боя, грабил и издевался над их женами.

Бешенство возрастало в Григории с каждым стуком конских копыт. Надо биться с тем, кто хочет отнять его жизнь. Подобные чувства переполняли большинство горячих казацких голов. Биться насмерть с русскими мужиками, вырывать у них тучную донскую землю. Трепещущее противоречие: «Богатые с бедными, а не казаки с Русью…» — быстро затихало под жгучей обидой.

Пустили, попробовали — хватит… Первым восстал хутор Красноярский Еланской станицы: решили казаки после очередного ареста отстоять своих стариков («с ними расправятся, а потом и за нас возьмутся»).

Пошли в бой вооруженные кто чем: от винтовки до вил и дрючков. Повстанческим отрядам катастрофически не хватало боеприпасов, но казаки до конца бились, отстаивая свое. Многие осознавали близость своего поражения: с одной стороны фронт (развернется и раздавит всей мощью малочисленных невооруженных повстанцев), с другой — оболыневиченная насквозь Воронежская область. Без особой организации сотни формировались по хуторам и вступали в бой, никак не связанные между собой.

Затем, когда восстание разлилось по всей Области Войска Донского, была сформирована структура власти. Вопрос этот мало волновал боевых казаков: они сохранили советы, окружной исполком, даже оставили некогда ругательное слово «товарищ» — старая форма обрела «новое содержание». Был выдвинут лозунг: «За Советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей». Расстрелов действительно не было, расправлялись с коммунистами и им сочувствующими иначе. Не вспомнит история более страшных и жестоких расправ. Так, командира карательного отряда Лихачева, захваченного в плен отрядом Григория, по дороге в Вешенскую конвоиры-казаки изрубили шашками, сначала долго издеваясь над большим, красивым телом (выкололи ему глаза, четвертовали, отрубили нос, уши). Мишку Кошевого однохуторяне чуть не закололи вилами, как дикого зверя, и вынужден он был бежать под прикрытием ночи, как когда-то бежал из Татарского Григорий.

В плен не брали ни с той, ни с другой стороны: казаки — от все возрастающей ненависти и осознания собственного бессилия, красные — с целью полнейшего разгрома казачьего бунта, без возможного повторения. Погиб от рук Мишки Кошевого Петр Мелехов, сдавшийся на милость победивших его красноармейцев. Участвовали в том бою все жители хутора Татарского (старики, женщины, дети). Дарье даже удалось выстрелить из мужниной винтовки. Все они стали свидетелями гибели своих братьев, отцов и мужей.

Не проходит для казаков такое бесследно. И вот уже они, умело настроенные гонцами повстанческого правительства, вершили суд над группой арестованных коммунистов, среди которых был и Иван Алексеевич Котляров.

Красноармейцев пропустили через хутора, как в старину через строй пропускали солдат, добили их в хуторе Татарском. Началось с убийства Котлярова: избитый до полусмерти, он долго искал в толпе хуторян знакомое лицо, чтобы попросить увести жену и сына, увидел лицо Дарьи Мелеховой, выдвинулся к ней. Тут-то все и произошло: кто-то вложил в руки женщины винтовку. Разгорячась от всеобщего, на нее обращенного внимания, от бабьего неуемного тщеславия, подняла она винтовку и выстрелила в упор. Хрипящего в предсмертной агонии Котлярова добил вахмистр-конвоир. Григорий, до которого дошло известие о сдаче Сердобского полка, заспешил на спасение своих соседей Кошевого и Ивана Алексеевича. Он знал, что они были свидетелями смерти брата, хотел уберечь их от смерти, а заодно и выяснить, кто же убил Петра.

В Татарский он опоздал. Дома его встретила перепуганная Дуняша, она и рассказала ему о гибели Котлярова от руки Дарьи. Ильинична ушла из дома, не желая оставаться рядом с женщиной-убийцей, а сама сноха лежала пьяная на полу, спала. Желание убить захлестнуло Григория, от отвращения он пихнул ее ногой и уехал с хутора, даже не повидавшись с матерью.